Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

И, вот, предположим: что было бы с ним, если бы в дальнейшем своем развитии он следовал исключительно по пути материальной культуры, поддержанный рассудочной логикой, с ее усовершенствованным словом, числом и методами математического измерения?

Это было бы самое страшное чудовище в земном мире. Не то органическое, не то неорганическое. Живущее не то животной жизнью, не то жизнью бездушно-механической, для которой не существует даже законов джунглей.

Не было бы у него ни тени настоящего счастья и радости, ни улыбки веселья, ни порывов восторга, ни наслаждения духа. Не было бы представления ни о прекрасном, ни о возвышенном, ни о благородном, ни о низком, ни о добре, ни о зле. Одно только – накопление внешних благ, холодная логика, бесстрастная техника…

Разумеется, не для того Провидение вывело греховного человека из животного состояния и дало ему в руки первое орудие, чтобы создать наряду с остальным живым миром подобного механическая зверя. В божественном провиденциальном плане материальная культура была не самоцелью, а всего навсего средством, необходимой почвой для восстановления и развития поврежденного грехопадением человеческого духа. Принимая идею о том, что человеку предназначено при помощи культуры подняться до сознания своего греха и ее искупления, нелепо было бы думать, что одной материальной культурой цель эта может быть когда-либо достигнута.

В одном из своих диалогов – «Федр» Платон приводит поэтически-метафизическое обоснование своего учения об идеях. Наши души, согласно его взгляду, бессмертны; некогда они поднялись до уровня богов, созерцая мир чистых образов; но, оказавшись слабыми и порочными, души стали людьми. И теперь, когда вид земной красоты пробуждает в них воспоминание, анамнезис, о той чистой красоте, которую они созерцали в небесных высотах, тогда в них возникает тоска и влечение к познанию утерянного. Философский эрос – это именно она, тоска души по неземной родине, стремление к потерянному раю, к божественности прежней безгрешной жизни.

Мы видим, как близки в основе своей эти взгляды величайшего из философов древности к нашему библейски-христианскому пониманию первородного греха и путей его искупления. Отличие здесь только в односторонности платоновского эстетизма, в котором красота заслоняет собой другие высшие ценности, а именно – истину и добро. Но по существу платонизм так близок к христианскому мировоззрению, что даже свирепая средневековая католическая Церковь не подвергала гонению платоновский «реализм» общих понятий. Не только Ансельм Кентерберийский, Альберт Великий и Дунс Скотт, но и Фома Аквинский углубляли схоластику своего времени на учениях Платона и Аристотеля.

Возвращаясь к вопросу о начатках духовной культуры, к возникновению у первобытного человека тяготения к незаинтересованному познанию окружающего мира, к восприятию красоты и к моральному поведению, мы не можем не признать, что создание всех этих духовных ценностей уже в самых примитивных своих проявлениях обязано именно своего рода анамнезису о том состоянии, в котором находилась человеческая душа до грехопадения, когда человек был действительным образом и подобием Божиим. Как ни пытается позитивная наука вывести религиозное чувство из «страха» перед окружающей природой, нравственность из пользы и выгоды, а ощущение прекрасного из «игры», – все эти наивные попытки нисколько не решают вопроса во всей ее глубине. Если дикарь создает своих богов из страха, то почему существует религия у высококультурных народов? Разве это дикари украсили земной шар чудом своего искусства – великолепными храмами? И откуда у человека угрызения совести в тех случаях, когда никто не преследует его за совершенный поступок? И неужели из одной только игры возникает в душе эстетический экстаз перед величайшими произведениями искусства?

Постепенно развив все способности своего интеллекта в понятиях и категориях рассудка, создавшего все богатство материальной культуры, человек стал прибегать и к более высокой стороне мышления – к разуму. До сих пор, на первых ступенях интеллектуальной жизни, рассудок давал человеку только «узнавание» и «знание». Образование слов и понятий, числа и связанные с ним измерения подняло это узнавание и знание на значительную высоту. Но все это относилось исключительно к области приспособления к внешнему миру, к усовершенствованию условий материально-технического существования, Рассудок в своей деятельности был всегда «заинтересован», будучи направлен на цели практические. Высшая же форма мышления – разум – уже выходит из сферы практической заинтересованности; цель ее – не узнавание и не знание, a познание, проникновение в сущность окружающего мира без отношения к тому, полезен ли данный объект рассмотрения для физического существования человека, или не полезен.

На этих незаинтересованных побуждениях разума и началось теоретическое изучение окружающих человека явлений. Вопросы «отчего»? «почему»? – были первыми проявлениями любознательности, первыми возбудителями теоретической мысли. На примитивной стадии интеллектуальной культуры теоретическая наука совпадает с философией: здесь разум, ищущий основ бытия, сразу проявляется в своих функциях предельного знания, то есть, познания. Примером этого служит вода Фалеса Милетского, воздух Анаксимена, огонь Гераклита.

Но при развитии науки обе стороны мышления – разум и рассудок все более и более отграничивались друг от друга. Практически – незаинтересованный разум возбуждал пытливость, стремление к обобщению добытого материала, независимо от того, какие результаты даст это обобщение для приспособления человека к внешнему миру. Рассудок, со своей стороны, вводил исследование явлений в сферу своего инструментального опыта, своих понятий, своих чисел и измерений, выработанных для развития материальной культуры. В результате подобной совместной работы обеих сторон мышления рассудок, правомочный для практического знания, но неправомочный для теоретического познания, постепенно стал завоевывать все отрасли науки, вытесняя разум все далее и далее к тем предельным понятиям, в которых сам запутывался в противоречиях и которыми уже не мог практически оперировать. К таким предельным понятиям относятся бесконечность, вечность, безгранично-малое, безгранично-большое, сущность жизненных явлений, происхождение психики, сознание, душа… И самый мир в его совокупной данности.

Таким образом, на долю разума в науке не остается ничего, кроме психологического импульса к исследованию загадок природы и духа. Разум только побуждает науку к развитию, но сам в построении ее не участвует. Вызывая научную любознательность к тайнам бытия, он к объяснениям этих тайн в науке не допускается, так как в науке господствует только рассудок.