Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Первобытная речь при установлении более точного кода требовала от интеллекта создания особых условных мыслительных образов, которые были бы своего рода орудиями новой формы общения. Подобно тому, как внешние искусственные орудия сделались необходимыми мертвыми придатками к телу, общие представления и понятия стали искусственными орудиями мышления, добавочными придатками к психике. Первоначально эти «проекции» интеллекта предназначались исключительно для практической социальной жизни, а затем стали орудиями и индивидуального мышления.

Как же образовывались общие представления и понятия? Не только в виде метафоры, но на основании более глубокого параллелизма, можно сказать, что эти орудия интеллекта с начала своего возникновения подверглись постепенно такой же обработке, как и орудия материальные. Другими словами, понятия тоже проходили свой древнекаменный век, свой век ново-каменный, прежде чем дошли до нынешнего цивилизованного состояния, подобно предметам машинной техники. Первичные слова можно сравнить с «эолитами», обработка которых была совсем примитивной; и, подобно тому, как эолит с развитием палеолитической культуры приобрел множество граней и дошел до шлифования неолитического состояния, так и примитивные частные представления, взятые в сыром виде из картины экранного мышления, постепенно обрабатывались, приобретали новые грани, доходили до полной шлифовки. Новые грани давали, так сказать, более точный комплекс признаков для содержания понятия; сам же контур словесного орудия как бы соответствовал объему понятия.

Каково же происхождение общих понятий в связи с переходом человека от телепатического общения к речевому? При телепатической передаче какого-нибудь образа, как агент беседы, так и перципиент, оба имели один и тот же конкретный образ предмета; в сознании перципиента, например, возникал тот именно олень, который находился в сознании агента. Между тем, при речевой передаче, слово «олень» вызывает у обоих собеседников различные образы, в зависимости от личного опыта каждого. Поэтому для удобства общения, чтобы каждый беседующий ассоциировал с данным словом именно то, что нужно в целях взаимного понимания, возникал вопрос о соответствующей точности. Смутное представление, связанное с необработанным еще словом «олень», должно было перейти к более четкому общему представлению, при котором несущественные признаки постепенно удалялись. Это обеднение представления давало необходимый полезный результат для речевой связи, но т. к. «обетованный» словесный олень терял частные признаки телепатически передававшиеся, а именно большого или малого, молодого или старого, бегущего или стоящего на месте, – то возникала естественная необходимость в новых словах, указывавших на отдельные индивидуальные признаки. Таким образом, из самой сущности речевого общения вытекало создание новых слов для обозначения действия, состояния, обстоятельств места, пространства, времени, принадлежности и прочих характеристик. Каждое же из этих слов, в свою очередь, должно было подвергнуться своей шлифовке или дальнейшему распаду на новые звуковые сигналы.

Ясно, что именно для этой практической шлифовки слов и образовались логические законы тождества, противоречия и исключенного третьего.

Закон тождества или, по-нашему, искусственно-культурное правило тождества, выработался интеллектом говорящего человека, разумеется, не для познания мира, а только для взаимного понимания при речевом общении. Чтобы речевой перципиент вызвал в своем сознании тот же образ, что и говорящий ему агент, необходимо обоим собеседникам подразумевать под каждым данным словом одно и то же. Поэтому первоначальный смысл закона тожества имел смысл: «А говорящего всегда равно А слушающего».

Точно также при дальнейшей шлифовке понятий вступали в действие и два других закона.

Аналогично возникновению общих понятий нужно рассматривать и происхождение суждений. Конечно, обогащающими знание перципиента могут быть только суждения единичные. Например, когда агент говорит: «Это животное убито», он подобным единичным суждением дает перципиенту новое сведение, которое в понятии «этого животного» до сих пор не содержалось. Что же касается суждений общих, в роде: «всякое животное смертно», – то эти суждения создаются не для увеличения фактического знания, а исключительно для обработки понятий, чтобы сделать их более точными в целях общения. В этом смысле, по аналогии с орудиями материальными, общие суждения представляют собой как бы орудия производства понятий; именно они и способствуют процессу развития языка.

В подобном же смысле, наконец, необходимо рассматривать и умозаключения, в которых несколько бесспорных суждений дают бесспорность суждению новому. Как и отдельные общие суждения, силлогизм в смысле знания не дает ничего нового и потому должен считаться аналитическим приемом мышления. Но, как и в общих суждениях, мы в нем находим нечто совершенствующее речевое общение.

Нам, обладателям колоссального словесно-логического инвентаря, не легко представить, сколько изобретательности и усилий было положено нашими предками для выработки языка. Насколько была трудна обработка понятий в смысле точного совпадения мыслительного образа с соответствующим словом, показывают языки современных диких народов. Особенно ясно это сказывается в бедности слов, означающих связь между предметами или их состояния. Чтобы сказать, что вещь находится в доме, негр центральной Африки произносит последовательно два слова: «дом» и «брюхо». Этим сочетанием он заменяет предлог, указывающий на нахождение вещи внутри жилища. У жителей островов Фиджи некоторые существительные служат в то же время глаголами. Южноамериканский индеец называет лошадь «животным с ношей на спине». Тот же индеец определяет дуб, как «дерево с пальцами-листьями». Во всех этих случаях, как мы видим, словообразование идет от более общих представлений к частным. Однако, в развитии языка встречаются явления и противоположные – от частного к общему; и это происходит даже чаще, так как на первых своих ступенях язык почти не имеет слов для отвлеченных понятий. Тасманийцы, например, обозначают особым названием каждый известный им вид деревьев, рыб, птиц; но самих слов – дерево, рыба, птица у них нет. Чтобы образовать личные местоимения, гренландский эскимос пользуется словами «там» и «здесь»: «я» соответствует понятию «здесь», «ты» – понятию «там». Трудность создания новых общепризнанных слов ведет обычно к образности речи, а на более низких ступенях заставляет дикарей дополнять речь особой мимикой и телодвижениями. В общем, от языка дикарей «цивилизованный» язык отличается так же, как трактор от первобытной мотыги, или как океанский гигант-пароход от жалкой пироги.