Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

И вот сейчас, в жуткую эпоху падения христианского мироощущения, внутреннее язычество со своими неизбежными признаками снова овладевает людьми. Вновь появляется самовозвеличение человека в его греховном земном бытии, расцветает культ гордости, любования собой.

От самоослепленных диктаторов до последних провинциальных королев красоты, все охвачены восторгом перед своим собственным «я». Один – у себя в городе – первый футболист. Другой – мотоциклист. Третий – автомобилист. Четвертый – первый пловец. Пятый – первый ходок. Все – в чем-нибудь первые: в шитье, в стучании на машинке, в прыжках, в двигании ушами, в подражании реву животных.

К рекордам лихорадочно стремятся все, всюду, наперерыв: на земле, в воздухе, на воде, под водою. На колесах, на лыжах, на яхтах, на пузырях, на авионах, на парашютах. Кто-то шесть дней непрерывно кружит по арене на велосипеде, чтобы достичь славы. Кто-то катит носом орех по шоссе, чтобы создать себе громкое имя. Кто-то старается выдуть самый большой в мире мыльный пузырь, чтобы об нем тоже знали. Даже попасть в газетную хронику со скандальной историей – и то бальзам для охваченной тщеславием души.

И все это не для других, не для ближних, а все для себя, для себя, для себя… И не только во второстепенных областях жизни, но и в высших сферах культуры – в искусстве, в живописи, в музыке: кричащая реклама, клоунада, негритянский там-там…

Захлестывает язычество нашу цивилизацию со всех сторон. Блаженные кротостью, скромностью, нищие духом – в пренебрежении. Бушует гордость, обоготворение себя, возвеличение собственных сил.

И теряющая Бога цивилизация уподобляется сейчас этой самой бессмысленной Башне Эйфеля, дырявой, пустой, воздвигнутой во имя современной машины и ярмарки, поднявшейся выше храмов, выше дворцов только для того, чтобы побить нелепый рекорд.

И не символом ли нашего времени является ничтожный тщеславный студент, который к пустой славе творца башни мечтал присоединить пустую геростратову славу ее разрушителя?

Без Бога – в цивилизации ничтожно все; сверху донизу. Даже если это самый большой в мире мыльный пузырь…

Утеряв рай, лишился человек блаженства лицезреть Господа.

Для общения с Творцом среди всего человечества тянулась одна тонкая нить: от патриархов к Христу.

Все же остальное, отпавшее, объятое страхом жизни и смерти, оскудевшее духом в животной борьбе, растекалось дальше и дальше во все стороны грешной земли. Размножалось, гибло, опять возникало. И вдали от утерянного Бога принимало образ и подобие зверя.

Но озаренная когда-то Божьим светом душа человеческая в глубине своей сохранила неясную память о былом ослепительном счастье. Говорило ей смутное воспоминание: где-то есть Бог. Где-то скрывается Он, великий, таинственный, невидимо присутствующий, невидимо все направляющий. Но где Его лик? Как искать? Где найти?

Шумели вокруг человека океаны, реки, леса. Может быть, они, сами непонятные, сами таинственные, знают великую тайну? Не за ними ли скрывается Тот, Которого ищет душа?

Колыхался океан в берегах. Бил о берег зубцами прибоя. Тихий и ласковый, как отсвет ясного неба; гневный и темный, как отражение грозовых туч.

И, пытаясь вспомнить утерянное, благоговейно вопрошала душа:

– Великий, бескрайний… Не ты ли бог мой?

Звенели ручьи. Плескались реки, мча воды неизвестно откуда, неизвестно куда. Чьи слова слышаться в шуме и плеске? Кто, неустанный, движет все это, как будто живое, как будто бы мертвое?

– Не Он ли, скрытый на дне, окруженный пеною вод?

И леса тянулись вокруг. Толпились великаны, прикованные к земле цепями корней. Внизу – сумрак тревожных теней, таинственный гул, вверху – трепещущая зеленая сеть…

– Не Его ли священное тело в вековых складках стволов? Не Его ли далекий зов в шелесте листьев?

И в изломах молний искал человек святую десницу. Слышал забытый голос Бога в грохоте грома, в реве бури, во вздохах земли.

И во все века, во всех поколениях, всматривался в небо, ожидая, что быть может, отсюда, из далекого хрустального мира Забытый откликнется. На огнем кипящее солнце направлял взор, с испугом опускал дерзновенные глаза, склонял голову:

– Не это ли Ты?

И в лунном лике видел Его:

– Не Ты ли, божественный?

Стало небо обителью небожителей, священным простором для поступи планетных богов. Заселилось детьми бессмертных и смертных, героями древних сказаний, небывалыми существами, предметами. Затрепетало мерцанием ищущей веры.

Прошел так человеческий род все пути от пещер до дворцов, от обрубков жалких фетишей до ослепительного мрамора храмов и статуй. Обыскал в своих поисках все: и небо, и землю, и воды, и воздух, и себя самого – в душах предков, в ушедших героях. Стал в отчаянии свергать богов при помощи разума, не получая взамен ничего…

И воссияла, наконец, звезда Вифлеема.

Звезда неожиданная, новая, не из бывших богов; сама не бог, но ведущая к Богу. Вспыхнула для всех, видевших в небесных светилах смутные образы Божьи; явилась для тех, кто далее, за небесами, угадывал неизвестного бога, Демиурга, высшее Благо – идею идей.

Своим светом связала она старый мир с новым, закончила долгие поиски. Нашла душа человеческая то, что когда-то во тьме веков утеряла. Стал Утерянный Найденным, сделался Скрытый Явившимся.

И в сиянии звезды Вифлеема пали с неба звездные боги; склонились перед Пришедшим солнце и месяц. Вознесли хвалу Истинному – священные цветы, священные звери, ручьи, реки, океаны, леса, ветры, огонь.

И возблагодарил Господь всех их за спасительное напоминание о Нем в заблудших человеческих племенах и народах. И сделал их – звезды, цветы, леса, океаны, ручьи, ветры, грома и молнии – красотой своей божественной царской короны.

Много было испытаний дли веры на протяжении христианских веков. Были времена: с любовным смирением тянулись души людей за лаской к божественному лику Отца. Были времена: угасал этот восторг, затемнялся преклонением перед величием разума, люди-дети сами начали мнить себя отцами высшего знания. Но никогда душа человека, в которой мерцает еще свет Христов, не металась так от боли сомнений, как теперь, в грозный век торжества зла.

Поздней ночью, не находя сна, стонет мысль моя от всеобщей неправды вокруг; от безнаказанности убийц тела и духа: от ничтожества судей-правителей; от презренного себялюбия толп человеческих.

Стонет мысль, плачет душа. И говорит во тьме отчаяния:

– Где же Бог? Где жезл Его? Где всемогущество? Где всеблагостность?