Стоян Даскалов - Цветины луга

Вот за эту возвышенность да просветленность и нравилась ему Мара. Но чтобы не отпугнуть от себя девушек, он решил видеться с учительницей тайком. Дянко хорошо знал, что будет, если его увидят с ней. Все пойдет наперекос, и с девчатами ему не сладить. Вот он и пытался сидеть между двух стульев: и с девушками дружбы не терять, всячески поощрять их в работе, и к сердцу учительницы проложить путь.

От нее он уже не скрывал, что она ему нравится. Ему очень хотелось знать, какое место занимает он в ее сердце. Если и она к нему неравнодушна, то нечего медлить с женитьбой и можно сразу объявить об этом. Тогда никто не будет на него в обиде.

Он знал о Маре все — вплоть до того, с кем она дружила в гимназии. Женщины постарались быстро, своевременно и, разумеется, не без преувеличения выложить ему эти сведения: они всегда охотно сообщают все обо всех, кроме себя. Он уже имел подробные данные обо всех заслуживающих внимания женщинах села. «Личное дело» молодой учительницы даже со всеми «грехами», которые ей приписывались, не вызывало сомнений. Была у нее школьная любовь: один гимназист писал ей открытки — только и всего. Вряд ли и до поцелуев дело дошло. После окончания гимназии он куда-то уехал, а она вернулась в деревню, к родным. Подъезжал к ней и один ветеринар в расчете на легкую победу. Часто задерживался из-за нее в деревне дотемна, но всегда убирался несолоно хлебавши. Молчаливая девушка быстро раскусила его. Не подействовали ни посулы сладкой жизни в городе, ни обещания переезда в Софию. Ветеринар потерпел фиаско.

— Ну, может, и облапил пару раз, — говорила Игна с бесстыдной откровенностью, — так это ведь в наше время ничего не значит. Важно, что девушка соблюла честь и достоинство.

Дянко Георгиеву было известно легкомыслие некоторых девушек, которые шутя влюбляются и так же легко и бездумно отдаются. Он пережил уже не одно разочарование и не раз думал о том, какое это счастье — встретить девушку, которая до него никого не любила. Некоторые его знакомые рассуждали иначе: «Подумаешь! Ну и что из того, что до меня она принадлежала другому? Важно, что сейчас мы любим друг друга. А раз любим, она будет принадлежать только мне. Твоя теория отдает мещанством».

А для Дянко Георгиева это было не теорией, а ключом к счастью, залогом всей жизни. Он считал целомудрие великим даром, самым большим богатством, которое женщина приносит мужу как бесценный клад. Без этого нет и не может быть ничего святого, дорогого, желанного, короче говоря, — нет и не может быть любви, а есть только соглашение, сделка, супружество, основанное на терпимости, сожительство по расчету, ради детей, которые в таких случаях рождаются не по любви, а в силу семейных законов.

Он знал немало таких семей, но что это были за семьи! Какими бы счастливыми они ни хотели казаться, он не верил в их счастье, не верил, что семья, где жена раньше принадлежала другому, может быть счастлива. И ни капли не верил в семейное счастье тех супружеских пар, где жена изменяет своему мужу направо и налево. А ведь есть случаи, когда жена наставляет мужу рога, а он, горемыка, пребывает в блаженном неведении. Или же оба погуливают на стороне и довольны друг другом.

На такие «семейные комбинации» он был неспособен, знать о них не хотел и слышать. Он предпочитал жениться на простой, необразованной деревенской дедушке, которая привыкла работать, как вол, будет ему верна до гроба, честна в отношениях, избавит его от треволнений, сомнений и горечи обид, не то что какая-нибудь «интеллигентка», которая еще до того, как выйти замуж, вместе с приданым припасает для своего будущего супруга рога.

Вот почему Дянко Георгиев сразу по праву оценил достоинства молодой учительницы.

С некоторых пор в конце заседаний правления, на которые Мара ходила регулярно, он начал бросать на нее умоляющие взгляды, прося задержаться. Но Мара делала вид, что не понимает его немых просьб, тогда он останавливал ее в дверях и говорил:

— Очень тебя прошу, останься на минутку. Нужно переписать список.

— Какой список? — с недоумением спрашивала она.

— Тот, который утвердили сегодня.

Мара смотрела на него своими большими глазами, которые говорили, что она видит его насквозь. Он краснел, как рак, а она возвращалась, усаживалась за стол, но не рядом с ним, а напротив, молча писала список, который он спокойно мог бы написать сам. Кончив, подавала ему. Она держалась так, что он чувствовал себя крайне неловко. С другими девушками Дянко было легко, он безо всякого мог попросить или даже дать указание что-либо сделать, и они с удовольствием выполняли все его поручения. А с Марой было сложно. Нужные слова не шли с языка, он чувствовал себя, как рыба, выброшенная на берег. Никогда нельзя было предусмотреть, как она себя поведет, чтобы быть готовым к противодействию. Ему хотелось как можно скорее найти доступ к ее сердцу, но, оставаясь с нею с глазу на глаз, он чувствовал себя жалким, беспомощным, растерянным.

— Ну, теперь я могу идти? — говорила девушка, кутаясь в платок.

— Подожди, я тебя провожу.

— Не стоит, мне ведь недалеко.

— Ничего, ничего! Еще кто напугает…

— Меня не напугает…

Ему нечего было возразить, но он шел. Даже заходил к ней и сидел до тех пор, пока не начинал чувствовать, что дольше сидеть неудобно. Иногда заглядывал к ней в школу и допоздна засиживался в ее кабинете.

Он, наконец, раскусил, что она за человек: «Мара — словно запертый на тяжелый замок, окованный железом сундук. Но настоящий мужчина должен уметь открыть этот сундук, чтоб добраться до его сокровищ!». Он понял, что Мара больше всего ценит в людях откровенность и правдивость, и это стало для него ключом к сближению.

— Сам я из деревни, но, сказать по правде, только сейчас понял, что как следует не знаю села. Мне нечего рассказывать тебе свою биографию. Она тебе известна, потому что у тебя приблизительно такая же.

Дянко, как и она, хорошо учился в гимназии и университете. Сдал на «отлично» марксизм-ленинизм, с остальными предметами тоже все было в порядке, но он только теперь понял, сколько уязвимых мест в его образовании. Главная беда была в том, что он, как и его однокурсники, имел весьма туманное понятие о жизни, различая только два цвета — белый и черный. Времена были такие, когда не только в школе, но везде и всюду не различали других цветов, просто не хотели их видеть. Практика, которую они проходили, тоже давала мало. Направляли их в определенные места, показывали определенные вещи под определенным углом зрения. Их руководители все время старались, чтоб у них все шло гладко, как по рельсам. И его поколение вообразило себе, что в жизни все легко, все достигается быстро и просто. Планы выполняются и перевыполняются: пятилетку даешь за три года, годовой план — за три месяца. И вообще Болгария — страна, где все происходит по мановению волшебной палочки. «Кому что стукнет в голову, — исповедовался он учительнице, — то немедленно должно быть выполнено. И пошла писать губерния — понеслось сверху вниз по всем инстанциям: «Выполнить во что бы то ни стало!». А как, за счет кого — это уже дело десятое! Министр земледелия — знайте, мол, наших! — спускает план: дать столько-то миллионов цыплят, столько-то миллиардов яиц, столько-то коров, телят, овец, столько-то тонн молока, масла, брынзы, абсолютно не интересуясь, кто должен снести эти яйца, где взять этих телят. А потом на смену ему приходит другой и говорит: «Нет, не то! Сначала нужна кормовая база!». И снова пошло: столько-то гектаров под кукурузу на силос, под рожь на сено. Планируют, а никому и в голову не придет подумать о том, что год может выдаться засушливым или еще что-нибудь случится, чего оттуда, сверху, нельзя предвидеть, и вот тут-то вся эта махина начинает вертеться вхолостую».