Василе Василаке - Пастораль с лебедем

— Я хотел бы знать, с кем говорю. Кто здесь за старшего?

Кирпидин заговорил тоном уставшего, обремененного тьмой забот человека, тоном хозяина, которого от дела отрывают по пустякам. Он еще не решил, словчить или надерзить.

— Что уставились? Спрашиваю, кто главный, потому что у меня рабочее время и иду из правления. К вам иностранная делегация. Плохо слышите? Представьте себе, приехали американские капиталисты по обмену опытом с вашей больницей.

Белоснежный халат с авторитетным голосом, готовый выставить на улицу нарушителя, юркнул за дверь, а свита его зашепталась, зашевелилась, словно на белой гусыне перья затопорщились.

Заглянула в палату тетушка Авдотья Булбук, санитаркой в больнице с первого дня работает. В халате нараспашку поверх пестрой фуфайки похожа Авдотья на белобокую сороку:

— Что, Скридонаш, что? Как говоришь, мериканцы едут?

— Эге, Докия, память у тебя дырявая… Сын нашего попа куда сбежал, забыла? По радио передавали, такие шахер-махеры в Америке крутит! Привез сюда свою ораву, а сам под именем гражданина Эйзенхауэра.

Кирпидин заморгал круглыми лисьими глазками: кажется, клюнуло… Эти халаты-практиканты, вместо того, чтобы, засучив рукава, вышвырнуть его, как дохлую ворону, застыли на пороге, очумев от неожиданности: не хватало в сельской больнице американца Эйзенхауэра. Зато Авизуха, видавший виды старый лис, помахивал облезлым хвостом, глядя, как сороки на опушке попались в силки — пообедает он на славу!

«Зарубите на носу, кто такой Кирпидин, дядька Клещ — Авизуха — копытце сатаны! Шапки долой, сопляки, я вам не Леонтий Китаног, по селу мотаться с простыней на дурной башке. Я — отец, и не собираюсь кого-то упрашивать, когда хочу навестить своего сына и его мать!»

— Откуда вам известно, товарищ? Кто послал, с чего вы взяли?

У дежурного врача наконец прорезался голос, его свита очнулась, заволновалась, зашушукалась.

— Так через полчаса оба председателя сюда прибудут, и колхозный, и из сельсовета. Им из района звонили, велели быть наготове, чтобы порядок везде и чисто… К вам не пробились по телефону, меня послали предупредить.

Белые халатики стали беспокойно себя одергивать, разглаживать — хорошо ли они накрахмалены и отутюжены? Надо по палатам пройти, с тумбочек лишнее поубирать, цветы в ординаторской полить…

Ох уж эти сельские больницы! Пусть не останется в них ни единого хворого человечка, только комнаты, гулкие и пустые, да стены, белой известью крашенные, как снежные крепости, и чтобы ни стона изнутри, ни кашля…

Что за колхозник пошел: кашляют-надрываются, аж окна дребезжат, сморкаются в линялую полосатую пижаму, словно это изношенная портянка. Смотреть жалость берет — мостятся на железных койках с краешку, где сетка не проваливается, сидят, по-стариковски ссутулившись, с градусниками под мышкой, не шелохнутся, как безголосые птахи-подранки, как аисты, которым вовеки не видать солнечного берега нильского, теплых краев, где каждый год зимовали…

— Пройдемте в кабинет, объясните, что там, — дежурный врач повернулся к практикантам, обретая металл в голосе: — А вы что? За работу, прошу, за работу! Передайте персоналу с ночного дежурства, пусть задержатся.

Мош Скридонаш, привычно выпятив грудь, по-свойски подмигнул Рарице: не тревожься, я мигом, — и заковылял к выходу. В дверях обернулся:

— Недолго, Рарица, минут пять — и обратно. Потолкуем с доктором…

Басок прорезался у Патику, впору главбуху или самому председателю так раздавать указания подчиненным. Не зря Кирпидин много лет занимает ответственный пост — сторожит продовольственные склады. Пообтерся среди колхозного начальства, и теперь сам покровительственно воркует, когда имеется надобность. Изо дня в день, без отпуска и выходных, стерег Кирпидин мед и яички, сливочное и растительное масло, говядину и свинину — эти съестные припасы поставлялись в детсадик и больницу, в школу-интернат и тракторные бригады. Ночи напролет охранял лотки с битой птицей, мешки с сахаром и орехами, бочки с брынзой, а бывало, и молочных поросят, живых или свежезаколотых к празднику или важному приему.

Случалось самому словцо замолвить, чтобы учитель, врач или просто сосед или кум получил медку последней качки, сотню-другую яиц, у кого в чем была нужда. Приходили на склад, отводили Патику в сторону:

— Тут такое дело, Спиридон Николаевич…

Ага, слыхали? Уже не кривляка Кирпидин-Авизуха, которого шестнадцать лет назад выставили напоказ перед селом — он вам теперь человек при должности.

— Надо петушков крепеньких достать. Подскажите, Спиридон Николаевич, как с кладовщиком договориться. Хорошо бы свиных ножек на холодец… Зять с родителями вот-вот нагрянет, из-под Воркуты в отпуск. Семья у нас хлебосольная, стыдно в грязь лицом ударить. Не откажите, Спиридон Николаевич, в долгу не останусь. Такой, знаете, холодец жена сварганит! Мы и вас позовем, с дорогой душой…

Ах, как расцветает в эти минуты Кирпидин! Выслушав, не спеша поднимает глаза, но не потому что проситель ростом повыше, — нет, просто-напросто деду Скридону надо терпеливо объяснить, что к чему. Но сначала хочет он в глаза заглянуть просителю: понял ли ты, дружище, — старый сторож Патику кое-чего стоит на белом свете! Когда нужда приспела, ты готов по батюшке его величать, Спиридоном Николаевичем, заискивать, как перед завскладом.

Где же твое хваленое достоинство, любитель заливного? «Смотри, до чего дожил, ко мне пришел, к простому сторожу. Чуть не в ноги готов упасть, мил человек, ай-я-яй. Пока не было у жены зятя в Воркуте, ты со мной не желал знаться, не замечал, как муху на потолке. Ходишь гоголем, башки не повернешь, «здрасти» из себя не выдавишь, а теперь? Эк тебя скрючило, просишь-унижаешься, и весь сыр-бор из-за жалкого петуха на холодец».

Посетитель уже кроет про себя трехэтажным ту минуту, когда дернула его нелегкая подойти к Кирпидину — душу вымотает старый хрыч, пока толку добьешься!

Наконец, сторож говорит:

— Что ж, это можно… Почему не помочь хорошему человеку? — и опускает очи долу. — Пишите заявление: гости, мол, едут, надо встретить честь по чести. Заявление мне отдадите. Какие продукты, сколько там чего — этого писать не надо, мы с завскладом обмозгуем, попрошу его, уважит. Заявление несите в конверте, деньжата не забудьте туда же, само собой. А председатель подпишет, не откажет… Знаем, на какой козе к нему подъехать, не сомневайтесь.

«Ну, уел тебя старик Кирпидин? В порошок стер, пустозвон ты этакий. Ты, может, и понятия не имеешь, что такое достоинство человеческое, а я за него киркой отмахал три года, и не жалею! Слава богу, что посадили, а то бы до смертоубийства дошло. Забыл небось, как гоготал ты на суде, — на хиханьки-хаханьки память короткая. А я помню… «Балда наш Скридон, вздумал плетью обух перешибить. Стал бы я за юбку цепляться? На́ тебе жену, агент, хоть три жены возьми, несчастный ты «уполминзаг», по одной за каждую фальшивую квитанцию, и любовницу забирай, ежели осилишь, только скости налоги на шерсть и яйца, на хлеб и мясо». Было дело… И теперь ты ко мне на поклон с пустяками: устрой, дед, петуха по знакомству…»