Василе Василаке - Пастораль с лебедем

После амнистии пятьдесят третьего пришел Кирпидин обратно. Посаженый отец Филимон отписал по старой памяти, что никто не ждет Скридонаша, дом продан, бывшая законная за агентом увязалась и с той поры о ней ни слуху ни духу. Патику было все равно куда идти. «Хоть не на пустое место вернусь, в Леурду, — рассудил Кирпидин. — По крайности к соседу загляну. То-то обрадуется: «Ба, Скридонаш, душа пропащая! Садись на завалинку, рассказывай. Хорошо на воле-то, а? Держи стакан, с возвращеньицем!» Вернусь, как кукушка по весне. Своего гнезда не вьет, по чужим бедует, зато и родные места не забывает. Лес зеленый — ее гнездовье… Полетаешь, Скридонаш, по садам-огородам, подашь голосок, кто-нибудь да отзовется на твое «ку-ку». Пойдет весть гулять по селу: живехонек Кирпидин, здоровехонек, холода его не заморозили, сугробами не завалило».

Подоспел апрель, и потянуло кодрянина Скридона в родные края. Нет, не к Тасииной юбке топал стриженный под машинку Кирпидин — по лесному приволью сердце изныло, по рослым травам. Худющий, но одетый чисто и по тем временам сносно, Скридон ни к соседям не постучал, ни к Филимону. Прямым ходом двинул в правление, прокуковать там о прибытии.

— Вижу, товарищ председатель, вы человек просвещенный. Пришел я, как Ион Роатэ к мудрому Водэ-Куза, и говорю: «Боярин плюнул мне в лицо, ваше величество». Хочу посмотреть, поцелует меня председатель, как сам великий Водэ?

Председатель дернул подбородком, точно запряженная в дорогу лошадь с туго затянутой подпругой, — с войны у него тик остался, после контузии в танке.

— Ишь, герой… Откуда такой взялся?

Колхозный председатель, родом из-под Хотина, мужик был крепкий, под два метра ростом. На пухлом лице, белом, как творожный колобок, голубели добрые, лукавые глаза.

— Каким ветром к нам занесло? — хитро прищурившись, переспросил председатель: — Давай выкладывай, что ты за птица, а то мне недосуг.

— Что за птица? — и вопросом на вопрос: — А разве я сам на себя не похож? Милицейские разговоры, простите, председатель.

Скридону перевалило за четыре десятка, но нравом был так же дерзок и язвителен в речах.

— Знаете речку нашу, Кулу? Осенью по долине ветер гоняет сухие будылья и перекати-поле. Гоняет, пока не приткнутся они где-нибудь в низинке — видали, верно? Вот я и есть такое перекати-поле, и вчера ночевал с собратьями-колючками в прошлогодней колхозной скирде…

У председателя снова подбородок дернулся. Хмыкнул:

— Вижу, с наскоку не даешься, так мы до вечера с тобой не управимся. Короче, чего хочешь?

— Из тюрьмы, председатель, по амнистии вышел. Я к вам как к человеку справедливому… Документы в порядке, справка, вот, характеристика тоже. Штукатурное дело знаю, земляные работы, грамоту получил за ударный труд, сторожем работал.

— На все руки мастер, как погляжу. А ну, пойдем со мной!

В тот день председатель Семен Данилович Гэлушкэ — так его звали — отпустил кучера, у того похороны были в доме, поминки. Семен Данилович хотел поспеть в МТС, подписать договоры на трактористов — близилась косовица, уборка зерновых. Так Скридон очутился на подводе рядом с председателем, с вожжами в руках.

— Эх, мать честная, красавец какой вымахал! — цокнул языком Кирпидин, разглядывая черного, как вороново крыло, жеребца, который пританцовывал от нетерпения. Скридон видел его еще стригунком у местного богатея, раскулаченного в сорок девятом. Вырос из него не конь — зверь, летит-несет по тракту, топча зазевавшихся на дороге утят, только пыль из-под копыт! Скридон обернулся к председателю: — Знаете толк в лошадях, председатель. Этот чернявый от кобылы Григория Баранги, угадал? Что за кобыла, м-м-м! Помню, первая на селе, Баранга плохих не держал. А умница — на диво. Баранга, бывало, в Бельцах ее разнуздает, шлепнет по крупу, она, как собачонка, домой трусит. Никому в руки не давалась, а охотников хватало…

— Будет байки травить, говори, за что сидел. Давно из лагеря?

Председатель искоса посматривал на козлы: кто ты таков, стриженое перекати-поле, куда тебя пристроить, друг ситный?

— Н-но, пшел, чертяка! — поддал вожжами Скридон и вздохнул: — Времена пошли, леший их разберет — живешь как на качелях!

Умолк, задумался: «Скажи, не так? Четыре года коту под хвост, ни за что ни про что. И вона! — сам председатель, здешний голова и хозяин, сажает с собой бок о бок, и катим, точно на праздник в соседнее село. Смеялись мои земляки, что Скридон сдуру до тюрьмы дошел, ну поживем — увидим, кто кого пересмеет».

— Дом хоть есть у тебя? И где жена? — спросил председатель.

— Посуду моет, Семен Данилович, в теленештской столовке, — сказал Кирпидин, поджав губы. — Жена бывшая… Она и упекла меня за решетку, председатель. То-то, не хотела у себя дома с посудой возиться — потому что и тарелки были, и в тарелках было, — теперь подбирает обглодки за чужими, окурки выгребает из стаканов. Все меня корила: почему не куришь, Спиридон? Тот не мужчина, кто табачком не пропах. Ну и нашла себе по вкусу…

— Мириться не думаешь? А то забирай жену к себе, домик вам подыщем, из переселенческих. Захочешь, дом Баранги бери, все одно пустует… Сколько тебе лет?

— Сорок четыре.

— В самый раз. Примем вас в колхоз, поможем, пока обживетесь. Рабочие руки нам нужны. Оба вы, кажись, перебесились, вторую свадьбу сыграем, чего бобылем-то вековать? Или думаешь новой семьей зажить?

— Насоветуете, Семен Данилович… Я с ней так помирюсь! Задушу ведь, как куренка. Спроворила мне красивую жизнь…

— Брось, не кипятись, Спиридон. Думаешь, она виновата?

— А кто, я? Чтобы опять пальцами тыкали: вон, идут два блаженненьких… Станут старухи судачить, как агент проел мое добро и Тасию осчастливил, благодетель. Скажут, поумнел Скридон вдали от дома, подобрал свою благоверную с помойными ведрами из столовки и рад до полусмерти. Да я за эти слова башку ломом прошибу какой-нибудь бабке, а жену, вот те крест, задушу!

— Эхе-хе, драчливый петушок… Такой мне и надобен, чтобы ночью глаз не смыкал да кукарекал.

— Сторожем, что ли?

— Думал в правление тебя взять, да больно ты языкастый, как бы с председателей меня не скинул, — раскатисто хохотнул Семен Данилович, и жеребец, прозванный за масть Вороном, прянул в сторону. — Приходи завтра с утра, определю в тракторную бригаду, в поле. — Усмехнулся и добавил: — Не бригадиром для начала, нет, сторожем будешь. Кормежка три раза, зарплата и крыша над головой, дождик не замочит, ветерком не сдует, уважаемый перекати-поле. Ну, и трудодни, как колхознику положено. По рукам?

Скридон отпустил поводья. Жесткий комок застрял в горле, никак не мог его сглотнуть и слово вымолвить. Добрый он человек, Семен Данилович, добрее отца родного, и такой верзила…