Василе Василаке - Пастораль с лебедем

Как-то утром очутился он в глубине двора Деспины, той самой, что никак не могла забыть Ангела. Трудится в поле, готовит обед или ложится спать — все вспоминает тот день, когда Ангел повел ее в спальню мельничихи и она впервые в жизни увидела себя сразу со всех сторон.

Проснется Деспина поутру, встанет, и первая мысль — надо бы по воду сходить, — ой, ох, ах! — как забыть тот час, когда он пил воду из ее ведра на коромысле…

И, как лукавый лис, вьется мыслишка: а что? Сбегаю вниз, вода из долины Марии такая мягкая да сладкая… Хоть без мыла стирай, фасоль поставишь варить — в пять минут готова, а выпьешь глоток — и завтракать не нужно. Может, и баде Ангел, как тогда, навстречу выйдет:

— Одна ты у меня осталась, Деспина! Без подписки, говорю, осталась. Ну, чем тебя порадовать? Писем нет, ты и сама никому не пишешь. Вот «Женщина Молдавии», держи, — Замфира Поноарэ уехала, а журнал приходит. Почитай там в конце, как выводить веснушки.

«Вот оно как! Значит, я и некрасивая для него, и глупая, и ему лишь бы подписка была. Недоставало еще слушать про веснушки?! Фу ты, ей-богу, так ведь в два счета и разругаешься, словечком не перемолвясь!..»

А что удивляться — дня не проходит, чтоб не грызла Деспину тоска по Ангелу. И еще чего выдумала: будет Ангел каждый день в воротах газетой помахивать! Да она тогда совсем иссохнет, как заброшенный колодец.

«Может, податься куда-нибудь из этого села?..»

И Деспина в мыслях уносится на восток, на великую новостройку, — забыла про свой дом и участок табака в поле, который надо собрать, нанизать по листику на нитку, высушить на ветерке… Забыла, что с одной стройки придется ехать на другую, еще дальше на восток…

Сама не заметила, как встала и принялась за работу. И за что ни возьмется, перед глазами все маячит Ангел, будь он неладен, а в голове словно кумушки-соседки перемывают ему косточки: «Какая ты глупая, Деспина, да пусть он сам иссохнет, вражий сын! Что, так ни разу к тебе и не зашел? Ну, тогда ты просто умом тронулась, милая. Кто в наше время верит мужчинам, гори они в огне! Может, он с другой ходит, а ты ему вслед все глаза проглядела…»

Что остается Деспине, как не соглашаться? «Да, глупость моя, глупость беспросветная. Люблю его, зову, души в нем не чаю, а он все мимо, мимо… Хоть бы свистнул разок, когда приносит соседям почту, и то от сердца бы отлегло». — «Да что, свет клином на нем сошелся?» — «Только им и живу я в мыслях днем и ночью…» — «Опомнись, голубушка, что ты мелешь? Ты никак заболела, надо тебя врачу показать».

Хорошо еще, что соседка Зиновия не знает, как Деспина на двоих и готовит, и стирает, и постель расстилает — кладет рядом две подушки и разговаривает сама с собой:

«И в кого ты такой уродился — сумасбродный, бездомный, необстиранный… и вечно голодный бродяга, Ангел ты мой… Одни газеты у тебя на уме, и почта, и общее сельское благо, а твоя Деспина… Разве ты смыслишь что-нибудь после этого, глупый Ангел?»

Да, узнала бы Зиновия, со всех ног побежала бы к подружке, а подружка в тот же день — к своей соседке. А от той соседки до сельсовета и до больницы сколько осталось домов? Ох, людская молва — морская волна… «А ведь Деспине скоро стукнет… Боже, если мне уже тридцать, то ей вот-вот… и все одна, сколько лет сама не своя ходит, сохнет на глазах, а ему хоть бы хны!..»

«Да я помню, как она мне призналась. Я тогда еще отрезала косы, хотела походить на одну дикторшу в телевизоре. Деспина мне и шепнула: «Красивая ты… А я не буду! Баде Ангелу так понравились мои косы! Погладил даже и сказал — расти, расти, Деспина, как появится цветок в косе, я тебя сфотографирую, в газету отправлю. Где найдешь в наше время красавиц с такими волосами! Знаешь, сколько стоят эти косы в парикмахерской? А с твоими глазами сразу в кино возьмут!»

«И погубил девчонку — сколько лет прошло? — как поверила тогда, так и до сих пор верит, блаженная…»

Деспина разожгла очаг. В утренней немоте голубой дым застыл над орехом древней греческой пилястрой, как в те далекие времена, когда накануне великих свершений богам приносили жертвы. И в самом деле, Деспине тоже предстояли перемены. Жаль только, что в наш научный век не хватает времени и терпения присмотреться, как стелется дым в погожий день. Если надо — послушай сводку погоды по радио, зачем вчитываться в дым очага: мирно вздымается он все той же пилястрой или растрепанным веником метет небеса?

Над двором Деспины чудодействовали древние божества. Вот уже в воздухе поплыл запах жареного, — жертва, значит, принята! — и в котелке забормотал голодный оракул… А что это у края плиты — такие же белые и круглые, как сотню тысяч лет назад? Так и есть — яйца!

На дне облупившегося черного казанка белели еще несколько вареных яичек — их не тронула Деспина, — и они словно утешали ее: «Ничего, подождем, потом поедите… Вдвоем поедите, втроем, наше дело вас насытить: голодных, влюбленных, жаждущих, страждущих…»

Эта мысль у Деспины только промелькнула… А вот многодетная и покорная судьбе Деспинова бабушка и не думала ничего такого, просто верила…

Вдруг с улицы послышалось:

— Ну что, Деспина, готова просвира?

Соседка Зиновия, как старшая, лучше помнила бабушку Деспины, чем сама внучка, наследница старой-престарой Варвары.

Деспина смутилась, но не за слово бабушки, называвшей мамалыгу по-церковному просвирой. Щеки ее вспыхнули, словно от жара печки, — только подумала рассказать Зиновии, что на душе наболело, а та уже у ворот, как птица из сказки с живой водой в клюве… Да какая там сказка — идет себе с ведром от колодца.

— Спасибо, Зиновия… Заходи, прошу, отведай! Яичница с луком, и помидоры хорошо усолились…

— Спасибо, милая, дома завтракать ждут. Слушай, давай в универмаг сходим, а? Новостей сколько!.. Кристина у колодца с три короба нагородила: говорит, Ангела-почтальона с работы выгнали. Оказывается, он не хочет уходить из дома мельника, вроде из-за того, что это дом-музей. А ему просто жить негде, кому охота остаться без квартиры? А Евгения, что живет в третьем доме от Беллони, говорит, совсем не та причина. Он подыскал тепленькое местечко — сторожить тучи, милая, тучи над селом! День-деньской с весны до октябрьских заморозков лежи себе пузом кверху и пялься в небо!.. И за такой труд, говорит, градобойная контора платит чистыми рублями. А контора получает тыщи от совхоза! Дескать, мои хлопцы защищают вашу кукурузу, виноградники и табачные поля от града… Не пожалеете копейку — получите урожай! Ну, Ангел… Пульнет разок ракетой в небо, вот тебе и сотня в месяц!

— Глупости! — отрезала Деспина и решительно заплела косу, как Жанна д’Арк заплетала свою, когда еще пасла гусей.

— Да своими ушами слышала!.. Анисия была в буфете, а Аглая, ее своячка, допоздна не закрывала, потому что пришел председатель сельпо с лектором. Так вот Анисия и говорит: Ангел — великий бузотер. Гнать его надо в шею, как бездельника с претензиями…