Василе Василаке - Пастораль с лебедем

Со свадьбой молодых проще управиться — было бы еды-питья вдоволь да музыка погромче играла, тогда и веселье пойдет напропалую. Другое дело затея Зиновии — чтобы толковали о ее похоронах во всей округе. Нашей бабушке лестно, если село от мала до велика без приглашений пойдет за гробом, и хорошо бы, чтоб не просто шли — стонали, слезами обливались, причитали жалостно. Кто не плачет, пусть исполнится важностью, какая видна на лице невесты, и достоинством, печалью светлой: «Прощай, мама Зиновия, навеки прощай, родимая. Простите ей, сельчане, дорогие…» Мужчины же будут ступать гордо и торжественно, по-жениховски.

Перед свежей могилой начнут плакальщицы рвать на себе волосы, метаться и причитать: «Встань, ненаглядная, встань, подними головушку, ах, да обопрись на локоток, бабушка Зиновия. Глазоньки открой да посмотри, как мы здесь собрались, провожать тебя пришли! Встань, родимая, оглянись! Ах, зачем так рано, лебедушка, улетела да нас покинула? И как жить теперь сиротам бесприютным!.. И словечка-то не услышим, и совета у нее не спросим…»

Ничего, путь поплачут, причет душу очистит, горе облегчит. А по дороге на погост они же, плакуши, станут раздавать родичам нажитое тобою добро, на помин души. Бережно свернула младшая золовка твою рубашку, ни разу не надеванную, и пролилась слеза… И опять все бредут за тобой, вот остановились у поворота, отдали двоюродной сестре племянниковой жены… отдали твою любимую плюшевую кацавейку с лисьей оторочкой… На поминках раздадут ковры домотканые, половики, стол и стулья, платки и новые тапочки; ты ведь нарочно их приберегла — пусть носит добрый человек и вспоминает: от бабки Зиновии Скарлат достались, царство ей небесное…

А в районной газете чернеет жирная рамка: «На рассвете девятнадцатого ноября перестало биться сердце Зиновии Скарлат — замечательной матери, прекрасной бабушки и прабабушки, человека высоких моральных и душевных качеств. С бесконечной болью скорбят, принося ей последние поклоны и смиренное почтение, дочери Вера Бостан и Василица Отроколу, сестра Тудосия Бутнару, внук Тудор Отроколу, и внуки, и племянники…» — сверху донизу колонка пестрит родственниками…

…Одним словом, бабушка жениха давно, как шутит Тудор, растет в землю, и те пустяковины, о которых судачат за столом — зарплата учителей и пожарников, выставочные боровы-экспонаты, передовые свинари с тыквами, грамоты, награды и премии — для нее, старухи, это прошлогодний снег… Все испробовала, все миновало, осталась одна забота — закатить погребение под стать хорошей свадьбе.

Спокойнее умирать, когда знаешь, что за тобой присмотрят надежные люди. А старушке тревожно: обретет ли душа пристанище за небесными вратами?

— Позвольте, мама, — промямлил Никанор, не зная, с чего начать. — Вы говорите, встарь хоронили иначе… Я разве против? Вот думаю о Кручяну, почему его не хоронят? Все зависит от властей…

— При чем тут власти? — перебила Зиновия. — Сам виноват, безбожник, нельзя его нести на христианское кладбище! Не по-людски помер, не покорился судьбе, не склонил головы перед жизнью, не простился ни с кем.

Вот те раз, чем ей насолил Кручяну и где его хоронить прикажет?

— А потому что самоубивец! — отрезала бабка. — Надо закопать на меже, между нашими полями и соседскими.

На пороге замаячил Тудор, краем уха услышал о странных похоронах. Неужто Зиновия завещает вырыть ей могилку между колхозами «Пограничник» и «Родина»?

— Почему же не на кладбище, бабушка?

— По обычаю, раньше так утоплых хоронили, или если кто зельем опоился, или удавленников… А Кручяну дождался своего часа? Нет хуже греха, как жизни себя лишить. Бог не простит, бродят потом нечестивцы вурдалаками среди живых, до судного дня! — Она обратилась к старшим: — Конечно, Георге не упырь какой-нибудь, но не стал смерти ждать. А таких следует хоронить за околицей… верно? Помните, в сорок четвертом кузнец Жолдя повесился? Так батюшка Георгий не на кладбище его хоронил, на холме Чанушары.

Жених вспылил:

— Ну и зря! Какие вурдалаки? Кому какое дело… Хочу живу, хочу умираю. В Японии тоже есть обычай, называется харакири, там все наоборот: захотел — чик себя ножичком! — и отправился за прадедушкой, в небеса.

Ничего себе, японцы…

— Это почему? — спросил Никанор.

Жених будто не слышал:

— Тогда ты и есть настоящий мужчина, первый класс! Если уйдешь из жизни по-геройски, то и на небесах тебя встретят как героя.

Гости поежились: ну и ну, чтобы прослыть знаменитым, надо кишки из себя выпустить. Нехорошо как-то, видно, господь рукой махнул на японцев. Или кирихири — это их божок? Пусть наш юнец расскажет, что за люди там живут и зачем полосуют себя ножами. Может, они спят стоя, как слоны, или вместо воды пьют нашатырь с уксусом?

Вера, депутатша и активистка женсовета, очнулась первой:

— Глупости это, наш Василий Иванович ездил в Японию… и никаких мертвецов не видал на улицах. Хорошо живут, только едят все сырое.

Остальные заулыбались и вздохнули, радуясь: Япония далеко, такая маленькая страна, упыри ихние нас не тронут и кирихири нам не указ…

Но почему они сегодня так много говорили о смерти? Костэкел завещал зажигать свечи в саду и деревьям молиться. Георге Кручяну швырял комьями с грядки в звезды и в луну… Не тот мир стал, что прежде, попы тоже проводят реформы в своем хозяйстве: вместо свечей горят лампочки, на клиросе магнитофон поет вместо хора, ладаном батюшка больше не кадит, приспособил вентилятор. Заботятся святые отцы о новой пастве, этак скоро бары откроют в святых храмах…

— Это нынешние-то — священники? Все равно что страховые агенты или полномоченые. Ходил у нас один по дворам, еще до колхозов, зудел: «Хлеб сдали? Шерсть сдали? По маслу нет долгов?» А к вечеру зазывал на исповедь. Кому он служил?

Вера перебила мать: у нее вопиющие факты с Ириной Кручяну. Когда пошли нелады с Георге, прибежала, дуреха, не в сельсовет, а к священнику и давай слезы лить:

«Батюшка, мужа как подменили! Спасите, ради бога, призовите к себе, исповедуйте, причастите. Может, от души у него отляжет… Сердцем совсем закаменел, на мир ожесточился».

Дождалась помощи, как же.

«Опомнилась! — съехидничал отец Гаврил. — А ты сама почему от церкви отлучилась? Сколько лет тебя не вижу, ни в великий пост, ни на рождество, ни на пасху».

Ирина в ответ: «Простите, батюшка, дел невпроворот, дети малые, еле поспеваю…»

«Что ж ты вместо себя мужа не посылала?»

«Все по колхозным делам, — плачет Ирина, — в ревизионной комиссии, с беззаконием воюет, с воровством…»

«Ага, законник, — усмехается поп. — А сам живет с двумя женщинами! Может, потому и кричал на собрании, что надо закрыть церковь? Мол, колхозников не допросишься выйти в поле на работу по церковным праздникам. Да я его на порог не пущу, охальника, так и знай!»