Каваи Стронг Уошберн - Акулы во дни спасателей

Звучит финальная сирена и мы выигрываем с перевесом в десять очков, ребята прыгают и толкают грудью друг друга, и я в самой середине. Весь стадион взрывается криками, шум, вся наша команда пихается, все орут друг другу в лицо, и ты чувствуешь жар и слюну всех братьев, ведь мы победили. А потом, когда в раздевалке никого не осталось и я один шел через весь кампус, грязный снег, мокрые кирпичные стены, то чуство с островов по-прежнему было во мне, бежало под кожей как кровь, даже воздух был такой холодный, что от меня валил пар, как из чайника, и дыхание курилось на морозе.

После этого я не сбавлял обороты на площадке. Все больше игр проходили так же. И все начало меняться, насчет того, кто меня знал и кто нет. Теперь, когда я звонил домой, мама с папой стали много говорить обо мне , мама сказала, о тебе многие спрашивают, когда видят меня в “Дж. Ямамото”, и по местным каналам стали передавать новости с наших игр, потому что я с Гавайев и смотрите-ка, теперь в университете, на островах заговорили о турнире и плей-оффах, куда я пойду после драфта, хлопали папу по спине во время его смен в аэропорту, видал, твой сын вчера вечером сделал дабл-дабл? [79] Двузначная результативность игрока по двум показателям в одном матче. На всех играх после “гавайского вечера” меня не покидало то огромное ощущение, которое проснулось тогда во время перерыва, что-то вроде урагана, пусть даже оно не такое, как в Ноа, я чуствовал, что оно все равно гигантское и его мощности хватит, чтобы вырвать мою семью из дерьмового домишки в Калихи и перенести нас в местечко получше.

В нашу первую встречу с Вэн мы стояли в черном горле водопропускной трубы, между нами дорожка кокаина, Вэн спросила: будешь? Мы сбежали с вечеринки в общаге, где от сканка было нечем дышать и куда заявилась университетская служба безопасности; на улице Вэн с друзьями увидела меня и сказала — я слышала, что у тебя в плеере, повернулась к подруге и добавила: эта сучка слушает “Джеди Майнд Трикс”! [80] Jedy Mind Tricks – американская хип-хоп-андеграунд-группа. А ее подруга, Катарина, рассмеялась, так что кольцо в губе засияло от влажного блеска зубов. Две девушки-хоуле и парнишка-вьетнамец, который выпростал член из ширинки, отвернулся от нас и оросил придорожные кусты. Надо было нассать в лицо тому чуваку, который прилип ко мне на вечеринке и болтал не затыкаясь, заметила Катарина; Вэн сказала — а вдруг ему понравилось бы, и Катарина ответила — ну, значит, насрать; тут я поняла, что встретила своих, хотя мы еще даже не были знакомы.

— Кауи? — повторила Вэн, когда я сказала им, как меня зовут. Чувствовалось, что она главная. У нее было рваное каре и глаза одновременно скучающие и готовые вспыхнуть огнем.

— Ага, — откликнулась я.

— Вулканы, — сказала она, — свирепые аборигены.

Я невольно рассмеялась. Отчасти потому, что она не упомянула о венках из цветов, которые вешают на шею туристам, не спросила, занимаюсь ли я серфингом, не сказала: “Ой, у вас там такие вкусные фрукты, я после них ничего другого есть не могу” или “Я мечтаю побывать на Гавайях, зачем ты вообще оттуда уехала”. У Вэн были толстые руки, точь-в-точь как у меня, только на ее руках при малейшем напряжении вспрыгивали мышцы. Катарина была самой белой, с растрепанными черными волосами. Тощая, футболка с “Нирваной” висела на ней как на вешалке. Писуна звали Хао, вьетнамец, мощный торс обтянут рубашкой поло; стряхивая с члена капли мочи, Хао пошутил, что надо будет перед пивными вечеринками ставить себе катетер.

— А если серьезно, — добавил он, — я слышал про Гавайи. Там есть такие районы, где на белых охотятся ради прикола, так ведь?

— Только в начальной школе, — ответила я.

— Она мне нравится, — сказала Вэн, ни к кому не обращаясь.

После четырех стаканов пива я была как в тумане и даже не помнила, что мы вместе ушли с вечеринки. В общаге — рев и пар, как из собачьего рта, потом тихая ночь, точно мне на голову набросили простыню, и вот мы здесь. На бетонной плите у водосточной канавы, возле входа в трубу такую широкую, что проглотит и грузовик. Над нами летят по проспекту машины. Я в трех тысячах миль от Гавайев и всех тех, кто слышал хоть что-то о моем чудо-брате, окей, мне больше никогда не придется быть сестрой кудесника. На крышке телефона Вэн кокаиновая дорожка.

После четырех стаканов пива я была как в тумане и даже не помнила, что мы вместе ушли с вечеринки. В общаге — рев и пар, как из собачьего рта, потом тихая ночь, точно мне на голову набросили простыню, и вот мы здесь. На бетонной плите у водосточной канавы, возле входа в трубу такую широкую, что проглотит и грузовик. Над нами летят по проспекту машины. Я в трех тысячах миль от Гавайев и всех тех, кто слышал хоть что-то о моем чудо-брате, окей, мне больше никогда не придется быть сестрой кудесника. На крышке телефона Вэн кокаиновая дорожка.

— Первый раз? — спросила Вэн.

— Не бойся. — Катарина подошла, стремительно наклонилась и вдохнула. Выпрямилась и глотнула воздух, точно вынырнула из глубины на поверхность. Запрокинула голову, уставилась в небо, растянулась на бетонной плите. Макушка ее моталась туда-сюда.

Вэн молча выложила новую дорожку, Хао спросил: “Ты или я?” — и я поняла, что он обращается ко мне. Я вдохнула холмик, который сделала Вэн, кровь ударила мне в голову, взорвалась вспышкой света. Счастье пронзило меня множеством игл. Я думала, дружба, так? Любовь. Ощущается именно так.

Где-то вдалеке и одновременно рядом со мной Катарина сказала:

— Пошли в трубу. Мы вполне осилим трубу. Ребят, ребят. — Ее острозубая улыбка. Откуда-то долетел смешок.

— В трубу, — эхом повторила я — или Вэн? — Легко.

И мы вошли в разверстый под городом трубный зев, ускоряли шаги и ухали, точно совы. Мы скользили ладонями по бесконечным перегородкам рифленой стали, шлепали ногами во мраке. В голове у меня крутилось: впереди поворот, еще немного — и выйдем на свет . Но в трубе становилось темнее, пахло батарейками и старой прачечной. Темно было так, что глаза мои воображали, чего нет; стоило мне моргнуть, как под веками вспархивали синие и красные шары. Стены под руками в царапинах и засохшем помете, какие-то звери скрываются в темноте. Ощущение, словно впереди вот-вот покажется что-то. Может, бетонная стена. Или забор из проволоки, порвавшейся и торчащей полотнищем кинжалов. Какая разница, говорило мое пульсирующее тело. Мы вместе стремглав прорвемся сквозь что угодно, сплошь крепкие кости и жаркая мощь. Локомотивы. Как назвать тот поезд, в который мы так быстро превратились? Он с ревом уносил меня прочь от Гавайев. Тогда и сейчас. Да, я этого и хотела: Сан-Диего, да, прощайте, острова, боги, легенда Найноа.