Каваи Стронг Уошберн - Акулы во дни спасателей

— Укулеле, — нараспев проговорила Рика. Я снова отказался. “Укулеееелееееее!” — громко заканючила она.

Я встал, притворно нахмурясь, Рика вскочила, схватила уке и принялась терзать струны. Уке стоила полторы тысячи долларов, даже больше, подарок родителей на окончание Стэнфорда, понятия не имею, откуда они взяли деньги, все ответы, которые я мог придумать, разрывали мне сердце, так что я играл, даже когда совсем не хотелось, и она говорила мне об акулах, кладбище и том будущем, которое намечтали родители. Я скорчил рожу, пошевелился, Рика выбежала в коридор, забилась в угол своей комнаты и хотела было снова ударить по струнам, но я ее опередил.

— Отдай, — велел я.

— Она теперь моя, — ответила Рика, хотя держала уке неправильно, грифом вправо, и, пытаясь взять аккорд, промахнулась по струнам. — Я лучше всех в мире играю на укулеле. В сто раз лучше тебя.

Она снова занесла пальцы над струнами, но тут я выхватил у нее уке и крепко зажал в руке. Рика потянулась было к гитаре, но я отвернулся, прикрыл собой уке, подожди, сказал я, подожди чуть-чуть. Я взял пару аккордов, подтянул колки.

— Ты ее расстроила.

Тут я почувствовал, что в дверях за моей спиной стоит Хадиджа, ее тень, ванильно-цветочный запах.

Стоило мне взять уке, и обе обращались в слух; я понимал, что Хадиджа влюбилась в меня еще и поэтому, я знал это. Я часто играл у них в гостях, иногда после ужина, иногда мы с Хадиджей, уложив Рику, сидели вдвоем в гостиной, пили джин с имбирным элем или не пили ничего, я доставал уке и играл, пел неплохо, Хадидже нравилось, теплый мед. Я кайфовал от того, каким становлюсь для них.

Я спел несколько песен, прямо тогда, прямо там, “Желе из гуавы” [91] “Желе из гуавы” ( Guava Jelly) – песня Боба Марли. , “Улетаю на реактивном самолете” [92] “Улетаю на реактивном самолете” ( Leaving on a Jet Plane) – песня Джона Денвера. , каждый следующий аккорд лучше предыдущего, россыпь лишних нот, чтобы мелодия звучала дольше, я вошел во вкус, Рика просила “Где-то над радугой” [93] “Где-то над радугой” ( Somewhere over the Rainbow) – песня Израэля Каанои Камакавивооле. , но я отказался, эта песня мне надоела, вместо нее я сыграл “Неси свой бокал” [94] “Неси свой бокал” ( Bring Me Your Cup) – песня регги-группы UB40. с переходом в “Поддай жару” [95] “Поддай жару” ( Stir It Up) – песня Боба Марли. , причем сыграл так, что понравилось бы и Марли с его хриплыми причитаниями, лучшего окончания вечера нельзя было и придумать, когда затих последний аккорд, я сказал Рике, ну все, хватит, хватит, маме пора тебя купать.

— Почему все время меня? — возмутилась Рика. — Ты вот никогда не купаешься.

— Мы с твоей мамой иногда купаемся. — Ухмыльнувшись переполошившейся Хадидже, я взял несколько аккордов. — Так и делают детей.

— В ванной? — спросила Рика.

— Нет, — ответила Хадиджа. — Ну, иногда. Слушай, — сказала она, — я тебе потом расскажу, когда подрастешь.

— Я тебе завтра расскажу, — пообещал я. — И картинки нарисую.

— Круто, — ответила Рика.

— Найноа, — одернула меня Хадиджа.

— В ванную, — велел я Рике, с трудом удерживаясь от смеха, вышел из комнаты в коридор и попытался разглядеть в темноте проем двери.

Сколько таких вечеров у нас было? Сколько времени я по-дурацки верил, что так будет всегда? В том-то и беда с настоящим: удержать его невозможно, только наблюдать, и то позже, с такого гигантского расстояния, словно память — звездная россыпь в сумерках за окном.

Потом сентябрь, я перешел в ночную смену, с шести вечера до шести утра, однажды после полуночи нам позвонили, беременная, тридцать шесть недель, кровотечение, угроза преждевременных родов, по дороге в больницу попала в аварию.

— Здорово, — сказала Эрин, когда диспетчер отключился и в машине остался лишь треск помех да мы. — Похоже, дело плохо. — Она включила сирену.

— Всего лишь угроза преждевременных родов и травма от удара тупым предметом из-за столкновения на высокой скорости, — заметил я. — Что уж такого страшного?

— Напомни мне, когда вернемся на станцию, чтобы я вставила тебе в задницу кулер для воды, — ответила Эрин. — А потом обсудим, легко ли рожать.

— Я сто раз его туда запихивал, — ответил я. — Спроси у Майка.

— Ты невыносим, — сказала Эрин. — Поехали уже.

И мы поехали. Дождь шел порывами — то хлестал, то моросил, то снова хлестал. На шоссе образовалась пробка, до аварии оставалось четверть мили, нас пропускали так медленно, что быстрее было б дойти пешком. Добравшись наконец до места, мы увидели сплющенную в гармошку машину с волдырями подушек безопасности, развернутую в противоположном направлении, повсюду блестели осколки стекла, все было залито дождем. Второй автомобиль, большой пикап, занесло на другую сторону дороги, капот его практически не пострадал — по сравнению с первой машиной. Водитель пикапа сидел спиной к разделительной полосе, подтянув колени к груди, и что-то бормотал допрашивающему его полисмену. Мы вышли из “скорой” в сиянии множества фар, стояла странная тишина, абсолютная, только дождь пятнал наши форменные куртки, пахло сосновой мульчей, рассыпавшейся из кузова пикапа, полыхали оранжево-розовые цветы полицейских фальшфейеров. Мы приблизились к разбитой машине.

И увидели женщину, пусть даже теперь и трудно вспомнить все так подробно, как мне хотелось бы, положение ее тела, дышала ли она, где заканчивался остов машины и ткань и начиналось ее тело, резкий запах желчи, почти черная кровь из глубоких артерий, ядовитая вонь горелого металла, электроники, нам удалось извлечь женщину из машины, зафиксировать шею, уложить на каталку, из женщины что-то лилось сперва на сиденье машины, потом на асфальт, потом на белоснежную простыню.

Эрин что-то шептала беременной, я ощупывал тело, отыскивая источники кровотечения. Лицо, шея, грудь под обрывками хлопковой рубашки были в глубоких царапинах, точно от когтей. Наконец я ее почуял, жизнь в ее теле была как очаг лесного пожара, я ощущал лишь красную эвакуацию, оранжевые прорывы, лопающиеся кровеносные сосуды и подкожную ткань, изогнутый позвоночник, потом внезапные синие проблески ребенка внутри нее, тающее детское естество.

Я сидел в салоне “скорой”, пальпировал тело, мы отъехали с полквартала от места аварии, и я крикнул Эрин, чтобы она остановила машину.

— Шутишь? — Эрин обернулась и уставилась на меня. “Скорая” под ее управлением продолжала неспешно лавировать между автомобилями, что ехали перед нами.

— Если мы повезем ее в больницу, то ребенок умрет, — сказал я.

— Иди нахрен.

— Им придется выбирать между матерью и ребенком. И ты знаешь, кого они выберут.

— Это их работа.

— Я могу сделать больше, — сказал я.