Каваи Стронг Уошберн - Акулы во дни спасателей

— Надо двигаться более плавно, — крикнула Вэн, когда я ползла по скале, цепляясь за трещины. — Плыви по течению. Не нужно все время так напрягаться, разве что на самых трудных участках.

А я: иногда мне не хочется двигаться плавно. Тем более когда цепляюсь за трещины, там я вообще была как на войне. Я нашаривала мельчайшие неровности в камне, мышцы спины сводило от натуги, я прижималась к скале, подтягивалась, перестав дышать и стиснув зубы. Вэн юркала змейкой наверх впереди меня. Широко расставляла колени, отводила свободную ногу в сторону, чтобы поймать равновесие, аккуратно передвигала жумары. Я танцую хулу, сука, хотелось мне сказать. А потом я это сказала , и Вэн рассмеялась, так? Потому что мы знали друг друга.

Я так полюбила скалолазание потому еще, что оно опасно, а именно это мне и надо было. На второй день в Индиан-Крик я сорвалась со скалы и пролетела пятьдесят футов. К горлу подкатила тошнота, как на море во время качки, трос ослаб и болтался в воздухе подо мной. Я падала, падала, пока трос не зацепился за два тряских механизма и я не повисла над самой головой Вэн. Если бы снаряжение не выдержало, я сломала бы себе спину. Мы обе долго молчали. Окей, я болталась в воздухе и дрожала всем телом.

— Надо было захватить подстраховщиков, — хладнокровно пошутила Вэн.

— Так лучше, — ответила я. — Думаешь о последствиях.

Этого я и хотела. Взять меня и Вэн: я не знала, кто мы, и в этом незнании что-то было. В игре на грани. Вот и в скалолазании так. Снова и снова мы делали это, играли на грани катастрофы. Пока мы на кампусе, с нами все ясно безо всяких последствий, верно? Да и на занятиях тоже. В первые семестры я создавала себе репутацию, зарекомендовала себя одной из лучших студенток по всем предметам, увлеченно познавала механику мира: что я могу выстроить с помощью своего мозга, науки. Если захочу, я сумею построить здания, мосты, двигатели. Я никогда не задавалась вопросом, что у меня на душе.

Только с Вэн. Прошло полтора месяца с той вечеринки, и я хотела ее до судорог. И то, что мы жили с ней в одной комнате, лишь подливало масла в огонь: мы то и дело сталкивались ненароком, касались друг друга, передавая ручку, учебник или пульт от телевизора, или когда протискивались к своим кроватям-чердакам.

За неделю до поездки в горы Вэн вышла из душа, закрыла дверь нашей комнаты и сбросила полотенце. Я сидела на своей кровати, подтянув колени к груди, читала “Статику и динамику”. В наушниках играл Ти Ай [103] Клиффорд Джозеф Харрис-младший, сценическое имя Ти Ай или Ти Ай Пи (р. 1980) – американский рэпер, актер и хип-хоп-продюсер. “Писанина” ( Paper Trail ) – его альбом 2008 года. “Все, что захочешь” ( Whatever You Like ) – песня с этого альбома. — как раз началась “Писанина”, я помню это, потому что теперь, стоит мне услышать “Все, что захочешь”, и я сразу переношусь в тот день, вижу ее тело. Мята и цветы, даже белый запах мыла. Меня интересовало не ее тело как таковое. Поверхность и так далее. А то, как она держалась, — напряжение, кривизна, асимметрия, плотность. Мне запомнились несколько черточек. Переплетенные, точно корни растений, волосы на ее небритом лобке, ее толстые запястья и предплечья, тонкие вены на пружинистых мышцах скалолазки. Изгиб ее шеи. Она стояла голая. У меня внутри все переворачивалось. Вэн нагнулась, достала трусы из ящика и натянула на себя.

В любом химическом растворе, состоящем из двух и более компонентов, есть вещество растворяющее и растворенное. Я это знала. Я все время что-то такое учу, окей? Растворитель выполняет свою роль, вызывая кислотный ожог. Я говорила себе, что с Вэн я растворитель, но кого я обманывала? Чаще всего я чувствовала, как растворяюсь.

Мы лежали в палатке у подножия скал под широкой россыпью полуночных звезд, мы вдвоем с Вэн, по другую сторону костра стояла палатка Хао и Катарины, до нас долетали их негромкие разговоры. Они не умолкали ни на минуту, но это, скорее, напоминало общение брата с сестрой. Вэн повернулась ко мне в спальном мешке.

— Сегодня опять будешь танцевать хулу? — спросила она.

— Отвали, — ответила я.

— Не злись ты, — сказала она. — Мне это нравится.

Я пожала плечами, потому что не знала, как еще реагировать.

— Я же это не контролирую, — сказала я.

— И в жизни почти всё так, да? — поддела меня Вэн.

Я скептически нахмурилась.

— Да, философия — явно не твое.

— Я серьезно, — сказала Вэн.

— Я тоже, — ухмыльнулась я.

Вэн потянулась ко мне и чмокнула в щеку, эдак легко, по-европейски, как будто пожелала спокойной ночи. От нас воняло солнцезащитным кремом, солью, дымом костра. Мы два дня лазали по скалам и были все в грязи. Но я все равно чувствовала ее губы, на удивление мягкие и незнакомые.

Вэн отстранилась и, не глядя на меня, расстегнула спальник до самого низа. Я медленно сделала то же. Потянулась к ней рукой, провела по ее телу, начиная с плеча. Я смотрела не в лицо Вэн, а в пространство за ней, в угол палатки, где пробивался свет фонарей Хао и Катарины. Я коснулась талии Вэн. Положила руку ей на бедро. Она перехватила мою ладонь. Сунула себе под рубашку, прижала мою ладонь к своему животу, выдохнула, потянула мою руку выше, подалась ко мне, и я нащупала маленький теплый бугорок ее груди. Мои пальцы играли с ее твердым соском. Она снова выдохнула. Сунула свою руку себе в трусы, зашевелила пальцами.

— Продолжай, — попросила Вэн.

Лицо ее раскраснелось, глаза были закрыты. Другая ее ладонь лежала поверх моей, ласкавшей ее сосок. Я продолжила. Повторяя вслед за ней, сунула руку себе в трусы. Голова была горячая и кружилась. Живот тоже крутило. Мы с Вэн поймали ритм, ласкали себя и друг друга. Я стала ею, она — мной, здесь и сейчас, и наконец во мне словно развернулась туго стянутая пружина.

Не знаю, танцевала ли я в ту ночь хулу. Не было музыки в моих снах. Но я помню, что чувствовала. Будто бы я росток, что проталкивается сквозь темную землю. Я была голодной силой, пробивающейся во мраке к дождю и солнцу.

Я поняла это позже. В самом конце.

Вот я, растерявшись, стою в продуктовом ряду магазина, среди кулачков брокколи, гладких клубков желтых, красных, оранжевых, зеленых перцев, здесь или где-то еще, какая разница, ведь оно находило меня везде. Оно накрывало меня у Хадиджи, когда я читал Рике книжку или рассказывал в гостиной анекдот, набрасывалось на меня в автобусе по дороге в спортзал, жалило меня, когда мы выключали свет и Хадиджа массировала мне шею, вцеплялось и не отпускало, это мгновение, тело матери, нежный, но отчаявшийся ребенок внутри, когда все ускользнуло.

Я не сумел, и неумение мое убило мать и дочь, поскольку я по глупости не осознал пределы собственных сил. Я уничтожил не только их настоящее, но и прошлое — что проку теперь от воспоминаний о них? Может ли муж поцеловать память о жене? Накрыть ладонью воспоминание о ребенке в ее животе, почувствовать воспоминание того, как он толкается? — ну и конечно, я отнял все, что могло бы случиться потом, их бессонные ночи с новорожденной, школьные пьесы, каникулы в национальных парках с дерьмовыми селфи. Я отнял все, чем мог бы стать отец, я отнял все, что заслужили дед и бабка, любови, злости, шутки, которых лишился ребенок, будущие годы со всеми их артефактами: песнями, историями, пусть даже переписками. Все это я отобрал.