Каваи Стронг Уошберн - Акулы во дни спасателей

— Ну Дин.

— Чего?

— Того. У тебя отношения со всеми женщинами начинаются и заканчиваются на кончике твоего хера, да? — Она даже не ждет пока я отвечу, перебирает фотографии и качает головой. С одной из фоток слетает бумажка. Там написано “Хадиджа” и телефонный номер. Я прячу его пока не заметила Кауи.

— Мы с тобой, — говорю я. — Вот тебе отношения без всякого хера.

Она перебирает фотографии.

— Можно подумать, это что то значит, — наконец говорит она. — Ты ничего обо мне не знаешь.

— Что ты имеешь в виду? — говорю я.

Она отрывается от фотографий, поднимает глаза и смотрит в пространство.

— Двадцать четыре целых четыре десятых, — говорит она, и я сразу понимаю, о чем речь, это очки за игру, я хочу ответить, но она продолжает таким типа усталым голосом: — Двадцать четыре целых четыре десятых. Смесь углеводов, поли- и мононенасыщенных жиров, большие порции, здоровая пища, в день до трех тысяч калорий для максимальных спортивных результатов. Нахиа, Риз, Триш, Калани, в миссионерской, раком, шестьдесят девять, девушка сверху, вынуть и кончить на лицо. Скауты университета Южной Каролины и Аризоны на закрытых состязаниях по многоборью в штате Линкольна [136] Речь о Lincoln Invitational – соревнованиях профессиональных спортсменов, которые проводятся в так называемом штате Линкольна. Этого штата еще не существует, но после создания в него предлагается включить части таких штатов, как Вашингтон (восток), Айдахо (север) и Монтана (запад). Столица – г. Спокан. , скауты Техасского университета в Остине и Орегонского университета на твоих стартовых матчах в этих штатах. — Очки за игру в старших классах, диета на которую посадил меня тренер как только стало ясно, что мне светит коледж, кое-кто из девченок с которыми я мутил в школе, скауты на моих матчах, я и не думая все понимаю, просто знаю, когда она все это говорит, это я , все эти факты обернуты вокруг меня как моя кожа. Кауи отводит глаза. — Я могу продолжать.

— Ну да, — говорю я, — все равно этого недостаточно.

— И что это значит?

В коробке откуда она достала фотки, я вижу другие вещи Ноа: стэнфордский диплом, который он получил года за три, вырезки из газет про большие стипендии которые ему платили за успехи в физике и математике, статьи про конкурсы по химии, упоминания о нем в стэнфордских журналах и всякое такое, а стопка все не кончается; в глубине души меня по прежнему так и подмывает сказать Кауи: ты помнишь, что есть он, а есть мы? Но на самом деле для нас обоих теперь все иначе. Раньше то нам с Кауи даже говорить об этом не надо было, и без слов было видно что мы оба бесимся из за Ноа, завидуем всему тому что у него есть, а у нас нет, но со временем мы перестали об этом упоминать. Может это единственное, что у нас с Кауи было общего, тем более учитывая как она сейчас со мной заговорила, но это неправда. Пока мы сидим там меня посещает это чуство. Как в Спокане когда после душа и интервью выходил на площадку, когда не было уже не музыки не толпы, не было суеты. Я шел из раздевалки по изогнутому фое с блестящим бетонным полом, мимо стекляных витрин с трофеями пятидесятых и черно белыми фотографиями баскетболистов хоуле в коротких обтягивающих шортах, открывал дверь в зал, блестящий как намытая задница, уборщики как раз доставали мусор из под кресел и выметали все что болельщики набросали за игру. В такие минуты понимаешь, что зал самое обычное здание и на игру всем наплевать. Вот и сейчас с Кауи я чуствую то же: все это время она была на другой стороне, в другом мире.

— Ясно, — говорю я и кашляю, просто чтобы произвести еще один звук, не останавливаться. — Я был знаменит. Но ведь я уделял тебе внимание.

Она поджимает губы.

— Как скажешь.

— Например, — начинаю я и сам не знаю, что сейчас скажу, я ведь толком ее не знаю, но останавливаться уже поздно, — я знаю что ты… что тебе нравятся девушки.

Ее лицо. Как будто я окатил ее ледяной водой из ведра. Но она быстро справилась с собой, она же типа стойкая.

— Дин, что за херня?

— Это же неважно, — говорю я.

— Я и без тебя знаю, что это неважно, — говорит она. — Незачем было мне об этом говорить.

— Да не в этом дело, — говорю я. — Я это к тому, что куче людей это важно, так ведь?

Она сидела на полу вытянув ноги, но сейчас подтягивает колени к груди и обхватывает руками.

— Разумеется, — говорит она.

— Составь список этих людей, — говорю я. — Я их убью. И их собак тоже. Собак даже дважды.

Она хохочет.

— И чем же ты их убьешь — своей беспомощностью в математике? — говорит она. Я знаю, что это шутка, но кажется, будто нет. — Плохая шутка, — заметив выражение моего лица, говорит Кауи. Я ничего не отвечаю, и она снова перебирает фотографии из коробки.

Я пинаю коробку, из которой она взяла фотографии.

— Не надо так, — говорю я. — Это я остался в долине и неделями искал его, это меня жрали комары, это я мерз ночами в палатке под дождем, пока ты училась в универе. Это мне пришлось увидеть где все это случилось а потом еще сообщить об этом папе с мамой.

Она откладывает фотографии.

— Извини.

Извини, извини, извини, думаю я. Вечно все извиняются. Ты не единственая кто снова и снова и снова лажает.

— Как это было? — тихо спрашивает она.

— Как было что?

— Он, — говорит она. — Умер.

Я откидываю голову на стену у окна. С улицы еще пробивается слабый свет.

— Ты имеешь в виду…

— Я имею в виду место. Где ты нашел его.

Дело было в долине. Меня бросало то в холод то в жар, потому что облака проносились над головой, и еще я весь вспотел пока шел по тропе, земля была взрыта и размазана, как будто кто то хотел стряхнуть весь мир с утеса но не успел, я подхожу к краю, заглядываю вниз, живот сводит судорогой точно стягивает веревкой, потому что я вижу шмотки и тянусь к ним, переворачиваюсь к верху ногами, чтобы достать и кровь давит мне на голову. В руке рюкзак, в нем ботинок, в ботинке кровь.

— Дин, — снова говорит Кауи, подползает ко мне и берет за плечо. Из меня будто воздух выпустили.

Я издаю один единственый звук, больше похожий на выдох: “А”. И с него что-то начинается. Когда я туда пришел (туда где он упал) мы с долиной будто бы на минуту прикоснулись к друг другу. Схожее чуство у меня было на баскетбольной площадке. Откуда то донеслось пение. Как когда я в первый раз приехал в Спокан или на той игре в гавайский вечер во время регулярного чемпионата, когда меня охватило зеленое чуство, будто у меня внутри все короли прошлого переплыли океан.

— Тебе никогда не казалось, что ты чуствуешь так же как Ноа? — спрашиваю я.

— Что ты имеешь в виду? — говорит Кауи.

— У меня иногда бывает такое чуство, — говорю я. — Ну или раньше бывало. Типа сначала это я сам, а потом что то большее чем я сам, все сразу.