Анна Матвеева - Каждые сто лет. Роман с дневником [litres]

Танечка уже нашла покупателя на Медный сад – точнее, покупательницу. Женщина средних лет с волосами цвета застиранного белья выглядела вполне интеллигентно, но торговалась при этом, как на восточном базаре. Мы уступили ей, в итоге сад будет продан значительно дешевле той цены, за которую его купил Димка много лет назад. Но нам уже не до того: важно в срок внести очередной платёж луноликому и сладкоголосому хозяину квартиры. Он угрожает нам, не стесняясь суда и следствия, – в открытую. Козыряет знакомствами во властных структурах и криминальных кругах. Я боюсь за Андрюшу и за маму.

У Владимира Степановича собственный мебельный бизнес и несколько квартир, которые он сдаёт в аренду. Добродушный дяденька лет пятидесяти: круглое лицо, мяконький подбородок, пухлые короткопалые руки, в которых так прекрасно помещаются пятитысячные купюры. На безымянном пальце правой руки – намертво въевшееся обручальное кольцо. Когда я вижу его, всякий раз вспоминаю, как Димка рассказывал о каком-то несчастном должнике-ювелире, отдававшем долг обручальными кольцами. Димка одно время занимался тем, что выколачивал долги: теперь эта профессия называется попахивающим канализацией словом коллектор .

– Ну и как же вы собираетесь со мной расплачиваться? – спросил Владимир Степанович ещё до начала судебного заседания, протягивая мне свою пухлую ручку, на ощупь влажную, как сырая сосиска.

Я увидела себя его глазами – плохо одетая, напуганная тётка из невезучих (такая даже свою почку продать не сумеет!) – и подумала, что на его месте вела бы себя не так приветливо. Перевела взгляд на сгорбившегося Андрюшу и сказала:

– Возьму кредит в банке. Отработаю. Выплачу всё до копеечки.

– До копеечки… – повторил Владимир Степанович, глядя на меня с интересом. – Вы же понимаете, о какой сумме идёт речь. Это не копеечки, Ксения…

– Сергеевна.

– Ксения Сергеевна, я надеюсь, что мне не придётся привлекать, так сказать, дополнительные ресурсы. И что мы будем взаимодействовать исключительно мирно.

– Не придётся, – твёрдо сказала я.

Но когда услышала сумму ущерба, у меня подкосились ноги (раньше я считала, что это всего лишь книжный оборот и в реальности ноги подкоситься не могут).

– Пипец, – отчётливо сказал кто-то в зале, и стенографистка взволнованно глянула на судью, как бы спрашивая, заносить ли эти слова в протокол.

Андрюша, по-моему, ничего не понял, он был тогда на очень серьёзных препаратах, и все его силы уходили на то, чтобы не уснуть во время заседания. Первое, о чём он меня спросил по окончании суда, это смогу ли я купить ему бургер. А потом Андрюша попал в больницу, но об этом я здесь, пожалуй, не буду рассказывать. В другую, не в психушку.

У меня нет туза в рукаве – не считать же тузом Кудряшова? Кто ещё сможет, а главное, захочет нам помогать?.. Не Варя же: в её «аналитическом репортаже» Андрюша выглядел исчадием ада. И не Людо, который внезапно замолчал – ни звонков, ни писем. А может, их и не было? И Парижа не было – просто долгий сон на чужом языке… Я написала всем, кого знаю в Париже, что ищу работу и согласна на любые предложения, но пока это не принесло плодов. Нет, ну а чего я от них ждала? Что мне тут же предложат работу мечты с огромной зарплатой и минимальной занятостью?

Первый платёж я провела за счёт кредитов – взяла два потребительских в разных банках. Танечка сказала, что договорится с каким-то своим знакомым, он тоже даёт деньги в долг под проценты, выгоднее, чем в банке.

– Ты герой, – говорит Танечка, в её словах звучат сразу и восхищение, и презрение. Она помогает мне как может: находит учеников, дарит на праздники деньги (одну-две тысячи), отдаёт свои старые вещи (прямо как кузина Нюша – Ксеничке Лёвшиной). Я благодарна ей, но не могу избавиться от мысли, что для сестры мой Долг – это Мой долг. Она много тратит на поездки в Карловы Вары, сумки от Шанель и ежемесячный «уход» в салоне «Галерея красоты». Мне стыдно от этих мыслей.

Танечка сейчас уехала в Грецию на целый месяц, присылает оттуда фотографии одна другой красивее. Я же смотрю на своё расписание занятий и, чтобы совсем уж не отчаиваться, вспоминаю старика из приснившейся мне французской жизни. Мы с ним ехали вместе в автобусе, и, когда водитель объявил конечную, Лионский вокзал, старик спросил меня: «Автобус пойдёт теперь обратно, мадемуазель?» Да, сказала я, пойдёт спустя какое-то время, но посмотрела на него, видимо, с удивлением, потому что старик вдруг стал весело оправдываться: «Понимаю, это выглядит странно, но я каждый вечер катаюсь в автобусах разных маршрутов. Это моё развлечение. И потом, у меня проездной!»

Я вспоминаю этот «проездной» каждый раз, когда мне становится совсем уж тяжело и грустно. Ничего страшного, подумаешь, – Долг! По крайней мере, я не катаюсь в автобусах от конечной до конечной.

Через день

Мне не хочется больше вести дневник – это уже не помогает, да и некогда. И главное, я не могу рассказать здесь обо всём, что случилось в последнее время, а врать и умалчивать не хочется.

19 января

Костя днями ездил в Берёзовский, привез оттуда два тома Байрона по-французски, издание 1837 года. Прекрасный солидный переплёт и хорошая печать. Как хорошо уже тогда умели издавать за границей книги! На корочке инициалы N.L. Хотелось бы знать, кто был этот байронист, наверное русский? Николай, возможно. И что он тут делал в глуши, на Урале?

Костя с Мишей уехали к Юле в Ленинград.

Вчера приходила Вера, её мать всё ещё здесь, но Вера будет жить у нас до лета. Я рада. Если бы она переборола своё дурацкое упрямство и стала играть при отце, я бы её полюбила.

А Костю, я уж убедилась, переделать невозможно. Грубость и страсть к нелепым выходкам въелись в него, очевидно, с детства, и он сам их не замечает. Это не его сущность, если бы он видел в других такое, сам осудил бы, но не видит. Я не иду на путь столкновения, а стараюсь предотвратить конфликты. Когда мы познакомились с Костей, он мне виделся как очень чуткий человек, но это не так. У него ко многому есть хорошее чутьё, но в некоторых отношениях он совершенно слеп. Результаты своих ошибок отрицает, а все хорошие результаты охотно приписывает себе. Если Вера до сих пор не приручена, то это его вина, но всё, что пробудилось в ней хорошего, Костя приписывает своему влиянию. А мне кажется, в том добром, что есть в моих детях и чужих, вверенных мне, всё-таки отчасти мои труды.

Удивительно, как легко Костя относится к детям, вероятно, поэтому не может оценить, какая для меня мука были и Глеб с Лёвой, и эта Верочка. Если бы он это оценил и когда-нибудь выразил мне признательность! Ведь всё-таки я стараюсь для них из-за него, потому что они его дети, а он думает, так и надо, как будто это ничего мне не стоит. Возможно, я достаточная эгоистка, раз так говорю. Но если бы у Веры, Глеба и Лёвы не было матери, я бы нисколько не тяготилась своими обязанностями, я бы воспитывала их по своему желанию, жалела бы их и имела бы право на ответное чувство. Но у нас не так – я их воспитываю и учу, а от любви открещиваюсь: у вас есть мать, любите её.