Алексей Комаров - Рассказы старого лешего

Я уже порядком устал. Долго, очень долго я шагаю по дороге жизни. Иногда теряю ее и блуждаю в потемках, иногда я вдруг вижу свет вдали и бросаюсь к нему с радостью и надеждой. А теперь я устал. Волосы мои поседели, глаза заволоклись туманом, уши заткнуты ватой, ноги спотыкаются. Я взбираюсь на бугорок и смотрю на пройденный путь. С бугорка мне далеко видно. Вон в самом начале пути далеко-далеко чуть видна узенькая тропинка, по которой я делаю свои первые шаги. Все кругом такое яркое, цветистое, как будто только что вымытое и еще не успевшее высохнуть…

Вот передо мною светлый летний день. Наш тарантас спускается с крутого берега к реке Красивая Мечь. «Степан, погоди, погоди, мы лучше слезем». — «Ничаво, не пужайтесь, кони добрые». И мы в тарантасе переезжаем реку…

Вот меня повели в приготовительную школу к двум старым девам. Старые девы учили нас, и если мы не понимали или шалили, они нервничали, плакали и рыдали…

Потом меня повели в другую школу, где не было рыданий и было больше порядка. Там царил Адам Николаевич Конопацкий в окружении жены, свояченицы и пяти дочерей. Все старшие дамы учили нас, и только три последние дочки сами учились. Тут в классах было многолюдно и была строгость. Адам Николаевич шалунов щелкал по ушам двумя пальцами и ставил в угол.

Потом потянулись унылые годы в Реальном училище, тяжелые, неинтересные науки. Чиновники-учителя — казенное отношение к ученикам и страшная для меня математика. Из пятого класса я вышел и уехал в Москву в Училище живописи. Проживу и без математики. Я надеялся на свои силы. Плевать хотел я на дипломы, на всякие звания, на казенные места. Я художник, и мое искусство прокормит меня. Мне не надо богатства, не надо почестей. Дорога стала широкой, стала интересной, опасной и трудной. Надо зорко смотреть вперед, надо уметь избегать всяких ловушек, петель, капканов. И я, конечно, влип. Влип здорово. Chercher la Femme.

Когда я оглядываюсь назад, на свое далекое детство, я, как в тумане, вижу маленький флигелек, крытый соломой, две комнатки и в них мою дорогую тетю Катю и маленького мальчика. Этот мальчик — я. Я сижу на полу и устраиваю лес. Для этого я втыкаю в щели пола прутики, сажаю на них сделанных мною из хлеба птичек, а лес населяю маленькими фарфоровыми зверюшками. Дремучий лес.

Я тихий, мечтательный мальчик и часами могу заниматься своими игрушками. Иногда я пытаюсь что-то рисовать. В окно я вижу «большой дом», тоже крытый соломой. В этом доме живет мой отец, дядя Виктор и две тетки: Маргарита и Дарья Феликсовны.

Иногда из «большого дома» к нам во флигелек приходят гости, и мы все вместе пьем чай.

Помню такой случай: засиделась тетя Маргарита у нас во флигельке до темной ночи. Со страхом пошла она в «большой дом». Нависли тучи, накрапывает дождь. Темно, как под одеялом. Отошла несколько шагов, навстречу ей какая-то темная фигура. Это, конечно, сторож Василий. Обрадовалась тетя Маргарита:

— Василий, голубчик, проводи меня!

«Ммуу!» — загудел в ответ грозный голос быка.

В ужасе влетела тетя Маргарита в наш флигелек.

Иногда приезжает сосед-помещик Яблочкин. Яблочкин приезжает верхом, и я помню то блаженство и страх, когда он посадил меня к себе на седло и я проехал верхом на настоящей, живой лошади! Подумать только — на живой лошади. И долго потом, сидя на своей деревянной лошадке, я воображал эту поездку.

Деревянная лошадка была моим лучшим другом. Обтянутая пестрой телячьей шкурой с волосяной гривой и хвостом, моя пегашка увозила меня в далекие сказочные страны.

Еще у меня был любимый слон. Слон был сшит тетками из моей курточки. Не думаю, что он был очень красив, но он был горячо любим мною. А это главное! И вот представьте мое горе, когда этот слоник утонул. Я сам был виною этого несчастья. Я сам уронил его в пруд, когда проходил с тетей Катей по плотине. И он утонул. Не сразу. Он еще плавал, когда я в отчаянии хотел палкой достать его. Он намок и утонул. Тетя Катя долго старалась подцепить его со дна, но все было напрасно. Бедный слоник…

Из рассказов теток я помню только кое-что. К сожалению, я мало уделял внимания и интереса рассказам теток и помню только отрывки их воспоминаний.

По их словам, мой дедушка Розетти пришел в Москву с войсками Наполеона. Мальчишка-барабанщик, по национальности итальянец, какими-то судьбами остался в Москве. Женился на полунемке-полурусской и стал учителем музыки. Моя прабабка, мать этой полунемки, была начальницей Воспитательного дома и при занятии Москвы французами ухитрилась сохранить детей и персонал Воспитательного дома, за что была награждена Наполеоном орденом Почетного легиона (у меня сохранилось фото этой прабабки с орденом на груди).

У моего деда было восемь человек детей, и он на свои ничтожные средства сумел вырастить их и дать образование. Все в семье умели рисовать, а мой отец учился где-то живописи и хотел стать художником. В моей комнате висели две картины моего отца. Одна изображала русский пейзаж: в гору поднимается воз с сеном. Солнечный день. На горе деревья. В небе облака. Другая была не окончена. Полдень. Под большим раскидистым дубом в тени стоят две лошади. Когда теперь вспоминаю эти картины, они мне кажутся сделанными неплохо и приятными по тону.

Дядя Виктор был инженером и директором первого газового завода в Москве. Тетки давали уроки французского языка и музыки.

Моя тетя Катя, надо думать, была очень храбрая девица. Она одна, будучи очень молоденькой, пустилась в далекий и опасный путь из Москвы на Урал в Оренбург. Тогда, на лошадях, это было трудное путешествие. В степях, говорила она, в тарантас запрягали полудиких, необъезженных лошадей, и они мчались бешеным карьером до следующей станции. Ехала тетя в Оренбург к своему дяде, учить его детей. Одна из моих теток — Мария — вышла замуж и уехала с мужем в Астрахань, а три другие сестры так и остались девицами и поселились в имении. До переезда в имение (в тридцатые — сороковые годы прошлого столетия) мой отец, дядя и тетки жили в Москве.