Инна Шолпо - Рукопись, найденная на помойке [litres]

А еще, как только вокруг Влады появились сверстники, она сразу же начала влюбляться. В первом классе это был мальчик, которого, кажется, звали Алёша. Влада помнит только, что жил он в доме через скверик от нее, в квартире на первом этаже, и мимо его окна она каждый день ходила в школу. Обнаружила она это совершенно случайно, когда вечером возвращалась с мамой из Филармонии. Влада очень любила по вечерам смотреть в окна, когда в них горел свет и у многих были не задернуты шторы или оставалась между ними заманчивая щель. Там, в окнах, она видела чужую жизнь. Это было интересно и ужасно странно, потому что она никак не могла представить себе, что совсем рядом, за стеклом реально существуют какие-то «не-я». Так вот, она шла с мамой по улице от троллейбусной остановки, заглядывая в окна первого этажа, и в одном них, с плохо задёрнутой занавеской, увидела Алёшу, который сидел за своим секретером и в свете настольной лампы что-то писал. Наверное, делал уроки. А на подоконнике под особой лампочкой стоял аквариум, в котором плавали красные рыбки.

Алёша не подозревал об этой Владиной любви ни сном ни духом, но Владе вполне достаточно было выдумать себе роман, как раньше она сочиняла любовные истории с вымышленными героями.

В семь лет она написала первое стихотворение и немедленно решила стать великой поэтессой. И после этого лет до двадцати пяти все время что-то писала: то стихи, то исторические драмы, то романы – частенько на уроках или, позже, на лекциях.

Как правило, у всех персонажей были прототипы: то есть, когда Влада писала о том или ином герое, она представляла кого-то из одноклассников и, конечно, себя саму, но поскольку допущение существования других, отличных от нее людей, давалось ей с трудом, то на самом деле герои ее не имели ничего общего с прототипами – это были плоды ее вымысла в телах этих людей, актёры на роль, разные грани или дополнения ее самой.

Другая жизнь началась, только когда Влада окончила институт и пошла работать. Сочинительство отошло на второй план, а потом и вовсе заглохло. Во-первых, на него не стало хватать времени, и писать ей теперь приходилось только умные статьи и никому не нужные пухлые отчеты, планы и программы. А во-вторых, она всё же повзрослела. Развитие героя худо-бедно произошло, и Владе стало понятно, что слово «великий» к ней никак не приклеивается. Наверное, думалось ей тогда, писатели рождаются с какими-то особыми «царскими знаками», которых она на себе не обнаружила. И Влада погрузилась в простую, понимаемую, предначертанную жизнь.

Родители были довольны, хотя и не одобряли выбора гуманитарных дисциплин: оба они были физиками, то есть действительно занимались наукой. А всякая там лингвистика-филология-философия – это не наука вовсе, а болтовня. Сейчас Влада была с ними задним числом полностью согласна. Недаром в английском языке понятие «science» не включает в себя гуманитарные дисциплины. Но что поделать, если естественные науки ей не давались.

В общем, началась серьезная жизнь. Но теперь, когда Влада уже на пенсии, ей кажется, что всё это было, в сущности, сплошной игрой. Вот как в детстве были у нее разные развлечения: газету выпускать, спектакли ставить, «музей» организовывать, – так и потом вся это суета на кафедре, имитация научных трудов, высиживание на скучных собраниях с умным видом, претензия на учёность, хотя кому эта филологическая премудрость нужна? – всё это было какое-то странное театральное представление.

Семейная жизнь тоже была игрой – во взрослую. Хозяйка из нее так себе, но отчего же не попробовать себя в этой роли? С сыном мужа – припозднившееся желание поиграть в дочки-матери. (Почему, кстати, говорят «дочки»?) Не всерьез, в общем. А своих детей не было, да и не хотела. Это слишком навсегда, это не муж, не работа – не бросишь.

Роковая женщина – тоже роль, любимая. Ладно, бодливой корове бог рог не дает.

Теперь вот игра в писателя. Писатель, у которого не наберется и сотни читателей. Уже без претензии на «великость», даже на хоть какую-нибудь известность. Проводили тут какой-то опрос – выяснилось, что на настоящий момент в России считают себя литераторами более ста тысяч человек. А книг на ЛитРесе выставлено рядом с ее опусами – миллионы.

И всё-таки желание продолжить эту «игру в писателя» не отпускает. Чешется вот что-то в душе. Но все сюжеты, которые приходят ей в голову, ужасно банальны. Наверное, это потому, что они из жизни, а жизнь, по сути, весьма тривиальная штука. Парадокс в том, что когда с тобой случается самая обыкновенная история, она тебе кажется уникальной, потому что твои чувства необыкновенны и ты сама тоже. Никто, как ты, любить не может, и всё такое… И пишешь, вот пишешь, стучишь пальцами по клавишам – всё про себя, хотя кому ты нужна? Всё равно тебя никто не поймет. Пожмут плечами и скажут, что это уже сто раз было, да и мысль изреченная есть, по большому счету, ложь.

Может быть, только чувство ее к Никите было настоящим, потому что она видела, что он совсем не такой, каким она его выдумала, но не могла его бросить. И он тоже, он ее понял, раскусил. И всё же любил ее. Именно такую.

После третьей рюмки язык у С. развязывался, и он садился на своего конька:

− Нужна идея! Никого сегодня не интересует просто хорошая картина, хорошая фотография! Невозможно сделать персональную выставку, ну там, кроме юбилейных, без какой-нибудь заковыки. Кураторам нужен «проект», нужна «концепция»! Чем мудрёнее, тем лучше. Хороший портретист не может взять и просто выставить свои работы, нужно объединить их каким-нибудь бредом, скажем портреты обнаженных старушек рядом с их одетыми фотографиями в юности… в смысле, фотографиями старушек одетыми, или безбородые отражения бородатых мужчин в разбитых зеркалах. Потому что все уже было и простое изображение никому не интересно. Типа просто снять может любой. Или же нужна какая-то социальная проблема, ну там ЛГБТ, бомжи и проститутки, бездомные котики. Только это уже тоже отражено всё вдоль и поперек.

Жена С., Елена, занималась реставрацией мебели. Их квартира была обставлена уникальными вещами, найденными на свалке и либо отреставрированными, либо превращенными во что-то другое: фибровые чемоданы становились комодом, из деревянных ящиков строилась этажерка. В свободное от горьких размышлений о судьбе искусства время С. помогал жене в поисках и отборе материала. Возможно, именно это и подсказало ему его последнюю идею – создать коллажи, объединенные темой исчезающей памяти.

Помойки настраивали его на философский лад. Ему попадались там детские карандашные рисунки былых времен, на которых велись бои не между роботами и инопланетянами, а между красными кавалеристами и фашистами; старые фотоальбомы с наклеенными уголками для фотографий и самими этими фотографиями – пожелтевшими, выцветшими, но аккуратно надписанными на обороте химическим карандашом; письма и потертые поздравительные открытки к первому мая и седьмому ноября; покалеченные игрушки советских времен («кукла Наташа № 2», такая была у его сестры); книги с пометками на полях… Однажды он даже нашел толстую папку с тесемками – из тех, что, как ему думалось, уже вышли из употребления. Внутри оказалась рукопись сборника рассказов. Текст был распечатан на принтере, но в некоторых местах поправлен от руки шариковой ручкой. Возможно, книгу опубликовали и рукопись выбросили за ненадобностью. Хотя сейчас, пожалуй, и выводить на принтер незачем, все в электронном виде делается. А может, это сочинил какой-то графоман. Ну, или не графоман, а просто никому не известный писатель, которого не публикуют. Вот он и напечатал… для себя. Чего только не найдешь в мусорном баке!