Инна Шолпо - Рукопись, найденная на помойке [litres]

Каждый раз мне кажется, что я пишу что-то не то, что из моих писем совсем не видно, как я тебя люблю, как хочу тебя видеть, обнять, целовать твои глазки, твой красивый пальчик…»

Вот дался же ему этот пальчик! «Нет женщины более нежной, более страстной…» Слова эти с трудом связывались в голове С. с образом мамы, всегда такой спокойной и ровной…

«Получил твои фотографии. Очень ты похожа на мою любимую и ласковую Катеньку. Мне так захотелось обнять тебя снова. Катёнок, ответь мне, только честно, почему я тебя так люблю? Ведь это же не просто так, случайно? Наверное, ты знаешь что-то такое, чего другие женщины не знают, а?

Рубашку, которую ты мне прислала, я ношу почти все время и мне кажется, что это ты меня обнимаешь. Обязательно летом увидимся, иначе я умру или сойду с ума.

Как жаль, что я не увижу твоих веснушек, наверное, к приезду моему их уже не будет, а мне они очень нравятся.

Целую тебя, Катенька, твои веснушечки, глазки и персонально красивый пальчик. Крепко целую еще раз и люблю».

Пальчик, пальчик… Это уже конец марта. В апреле писем становится меньше, а в мае… В мае Петя неожиданно сообщает, что влюбился в свою студентку и собирается жениться, но она, Катенька, ему по-прежнему дорога, и хотя он подлец и мерзавец, но хочет, чтобы они и дальше оставались друзьями, если только она сможет его простить… Тьфу! С. в сердцах плюнул. И чего стоил весь этот поток красивых слов? Чего стоила вся эта безумная любовь до гроба? Письма действительно продолжались и после, редкие и, хоть и нежные, но уже чисто дружеские. Или не совсем? С. не стал в них вчитываться и сердито отбросил от себя.

Немного поостыв, он подумал: а что он собственно так рассердился? Чего ждал? Молодой мужик, красавчик, неравнодушный к женщинам и явно вызывающий у них ответные чувства, импровизатор любовной песни. Мама старше его на десять лет, замужем, у нее двое детей. Никаких перспектив: наверняка он понимал, что она никогда не расстанется с отцом. Ну, приедет он в Ленинград, защитится – и уедет потом навсегда в свой Хабаровск. И что? Времена Абеляра и Элоизы давно прошли. Не умер, не сошел с ума… и слава богу.

А все-таки, как безумно жаль, что бумажные письма ушли в прошлое! Да, электронные прилетают мгновенно, но их невозможно трогать, думая о том, кто держал их в руках, прежде чем отправить; их нельзя целовать; они не пахнут духами; не выдают изменением почерка или чуть расплывшимися чернилами там, куда капнула слезинка, настроение того, кто их писал…

С. удивился собственным мыслям. Целовать письма? Куда это его занесло, когда это он… Нет, было. Письмо, которая Лена, тогда еще не жена ему, прислала из Сочи, где отдыхала с подругами. Целовал, сходя с ума от нежности, и чувствовал запах «Красной Москвы»… ее запах…

С. сидел на полу около чемодана с двумя стопками писем и думал о родителях. Раньше он никогда не задумывался о них как о мужчине и женщине. Они прожили вместе больше пятидесяти лет и никогда, ни разу не позволили ни ему, ни кому-либо другому усомниться в своей взаимной любви. И С. был уверен в том, что это не было игрой на публику или заботой о детях. Родители сами никогда не допускали мысли о том, что могут расстаться, хотя у каждого из них были какие-то романы, о которых С. никогда не задумывался. Он мог косвенно догадываться или даже о чем-то знать, но представить себе родителей живущими с кем-то другим он не мог.

При этом никаких бурных изъявлений страсти нежной или романтических разговоров в доме никогда не было. С. не раз слышал выражение, что «женщины любят ушами», но знал, что отец почти никогда не говорил маме о любви. Вернее, говорил, но только в самом начале их совместной жизни. Среди маминых вещей С. нашел листочек со стихотворением, которое отец написал, должно быть, после их первой близости. Стихотворение это – страстное и эротичное – настолько не вязалась с обликом отца, каким С. его знал и помнил, что повергло его в шок. Но чем дальше, тем меньше отец произносил ласковых слов, справедливо считая, что любовь выражается не в них. Любил сильней, но не для многих глаз… Как-то, уже после смерти отца, мать рассказала, что однажды спросила его: «Ты меня ещё любишь?», и тот обиженно ответил, что, видимо, грош цена его любви, если она об этом спрашивает, если не чувствует по его поступкам, как дороги ему она и их дети. Тогда С. всецело был на стороне отца. Но теперь, после этих писем понял, чего матери не хватало всю жизнь. А Котенко заливал ее потоками любовных слов, сетуя при этом на то, что совсем не умеет писать.

«Солнышко моё, я очень-очень люблю тебя, но вот письма писать не умею, и каждый раз, когда я получаю твои – нежные и ласковые, мне почему-то кажется, что я несчастный сухарь, не умеющий в словах выразить хотя бы сотую часть своей любви к тебе».

Эх, что бы ни отдал С. за то, чтобы прочесть мамины письма Котенко…Но их нет. Это вам не электронная почта, которая сохраняет «отправленные». И маминых писем к отцу тоже почему-то не осталось в архиве. Хранил ли он их? Бог весть.

С. аккуратно перевязал обе пачки ленточками, положил их обратно в коробку, закрыл чемодан и пошел в мастерскую, где работала Елена.

– Я тебе давно не говорил, что люблю тебя? – спросил он жену.

Елена подняла голову от бамбукового столика, над которым трудилась уже часа три.

– Не помню, – ответила она с некоторой тревогой. – Может, лет пять. А что? Ты мне тогда сказал, что нет смысла все время повторять одно и то же и что если что-то изменится, ты мне об этом сообщишь. Что-то изменилось?

– Нет, – ответил С. – То есть, да. Я очень люблю тебя. Я не могу без тебя жить. Без твоих рыжих вихров, твоих дурацких веснушек и подгоревшей каши. Ты – самая прекрасная женщина на свете. Я тебя не заслуживаю. Ты…

– С тобой все в порядке? – испуганно спросила Елена. И неожиданно заплакала.

Тяжелые жизненные моменты и разочарования Владе всегда помогала пережить уборка: она принималась стирать белье или мыть полы и делала это с каким-то особенным сладострастным энтузиазмом. И теперь, слегка отойдя от первого шока, Влада поняла, что нужно привести в порядок квартиру, разобраться с вещами – господи, сколько барахла накопилось в доме! – и выкинуть все лишнее.

За две недели она вынесла на помойку несколько тюков с одеждой: Никитиной, своей, родительской. Туда же, на помойку, отправились засохшие комнатные цветы, которые Влада лет пять собиралась пересадить, пустые горшки с окаменевшей землей, банки, крышки от давно сгоревших кастрюлек, старые иностранные детективы в бумажных обложках, которыми они с папой когда-то увлекались, Владины университетские конспекты, ненужные сувениры и обкусанные чашки с кухни, вместо которых Влада поставила хорошую посуду, по старой советской традиции томившуюся в серванте в ожидании умозрительных гостей. Об этих своих подвигах она рассказывала Алле.