Инна Шолпо - Рукопись, найденная на помойке [litres]

С. пытался соединить кусочки этих находок со своими фотографиями этих самых помоек, старых разрушенных домов, каких-то объектов, преображенных руками жены.

Последняя, кстати, поначалу отнеслась к его замыслу скептически: этот трэш уже всем надоел. Но однажды ей пришла в голову мысль:

− Ты всё время говоришь о памяти. О том, что всякое существование окончательно исчезает, когда о нем забывают. Но это же в принципе очевидно, как апельсин, и уже сто раз обыгрывалось. А что если попробовать сравнить это с тем, что останется от поколения наших детей, вернее, внуков? Ни писем, ни фотоальбомов, ни новогодних открыток, ни дневников – ничего же не будет… Всё виртуально, всё поглотит Интернет. А это самая большая и бездонная помойка, из которой уже ничего невозможно будет извлечь. На обычной свалке можно что-то отыскать, спасти, дать вещам вторую жизнь. А виртуальные тексты и фотки, они же просто сгинут и всё. Что если ты попробуешь сопоставить твои артефакты с какими-то современными реалиями?

С. задумался. Конечно, это задачка потруднее, но идея показалась ему перспективной. Он сделал несколько фотографий внука, погруженного то в социальную сеть, то в компьютерную игру. «Хорошо бы найти свои детские снимки, – подумал он. – Только вот где они могут быть?» А потом вспомнил про чемодан вещей, которые перевез к себе после смерти матери и засунул в кладовку, потому что разбираться в них у него не было времени.

В чемодане он действительно нашел несколько фотографий себя ребенком: смешной, лопоухий, в «семейных» сатиновых трусах и майке, он сидел около окна с книжкой в руке; в парадной пионерской форме читал стихи на утреннике; в красивом «взрослом» костюме стоял с цветами на пороге школы… Заодно наткнулся на свое присланное маме из пионерского лагеря письмо, в котором жаловался на то, что ему скучно, кровать жесткая, и он бы уже убежал, если бы не фотокружок; на рисунок, который он подарил ей на день рождения – рыцарь, похожий на Самоделкина, с букетом ромашек на шлеме. И еще – на картонную коробку от печенья «Ленинград» с изображением штурма Зимнего на крышке, в которой лежали две связки старых писем, каждая перевязанная особой ленточкой. Собирая чемодан, С. мельком заглянул в коробку, и решил, что это письма, присланные маме отцом в самом начале их совместной жизни, когда тот ездил в экспедиции в Казахстан. И только сейчас он заметил, что лишь в одной связке письма были написаны почерком отца. А другая…

Он взглянул на подпись – и сразу понял, кто это. Папин аспирант Петя Котенко, по прозвищу Кот, который после защиты уехал к себе в Хабаровск, но, пока отец был жив, периодически появлялся на горизонте.

Когда С. было лет тринадцать, бабушка, папина мама, обронила при нем одну фразу, что-то насчет того, что у Котенко с мамой был роман, но С. не обратил на это внимания. Мало ли что взбредет в голову бабушке, которая маму никогда не любила. Тем более что в Котенко, как ему казалось тогда, и кажется и теперь, не было ничего, что могло бы позволить даже сравнивать его с отцом. Откровенный донжуан, нарцисс, глядящийся на себя в каждую отражающую поверхность, любитель выпить, шутник грубоватого свойства, человек гораздо менее культурно развитый и воспитанный, чем мать и отец, провинциал… Да тут даже и говорить не о чем! А сказала это бабушка тогда, когда С. узнал, почему они перестали дружить семьями с папиным сотрудником Романом Рихтером: его жена Лариса влюбилась в отца, рассказала зачем-то о своих чувствах мужу, и тот потребовал прекратить все внерабочие отношения, хотя раньше они все праздники отмечали вместе. С. это расстроило до слёз, потому что ему очень нравилась дочка Рихтеров – смуглая темноволосая девочка младше его на пару лет. Такие вот монтекки и капулетти у них получились, но в силу возраста и будучи всецело на стороне мамы, С. об этом быстро забыл. Он тогда ни на минуту не усомнился в прочности отношений между родителями – и был прав. Они прожили вместе долго и счастливо. Но, выходит, бабушка сказала правду?

Читать чужие письма нехорошо. И что ему делать? Свезти на дачу и сжечь? Это, конечно, лучше помойки, но всё равно − уничтожение. Амнезия. С. боролся с собой две недели, но в конце концов решился. Он прочтет хотя бы одно. Нет, по одному из каждой связки. Чтобы понять. Тем более, что все действующие лица уже умерли. И вообще… он же роется в чужих жизнях, готовя эту свою выставку, и особых мук совести не испытывает. Так почему бы и нет?

Он начал с писем отца. Они были теплыми, заботливыми. Отец рассказывал маме о своей жизни в экспедиции, расспрашивал её о здоровье и настроении… Читая, С. словно бы слышал его слегка уже подзабытый голос, но, если быть честным, ему было не слишком интересно – письма были будничными и предсказуемыми, и он отложил эту пачку в сторону и взял другую.

В ней поверх всего лежал листочек, сплошь исписанный круглым маминым почерком. Она перенесла на него отрывки из Петиных писем, которые, вероятно, были ей особенно дороги. Рядом с каждой цитатой стояла дата. Да, в этом вся мама – всегда методичная аккуратистка… С. вспомнил «бухгалтерские книги», в которых она вела строгий учет расходам. Он скользнул глазами по этому «дайджесту» – и обомлел. Ласковые, нежные, страстные слова, бесконечное люблю, люблю, люблю… и даты – через день, через два… С. не выдержал и стал читать письмо за письмом.

Он понял, что Петя с мамой писали друг другу «до востребования» чуть ли не каждый день. «Прости меня, солнышко, за долгое молчание», – так начиналось письмо, отправленное после трёхдневного перерыва. Выходит, чуть ли не каждый день мама заходила на почту?

С. читал Петины письма и не мог оторваться: столько в них было нежности и страсти. Солнышко, лапочка моя, хорошая моя, любимая, веснушка моя… Веснушка? Разве у мамы были веснушки? С. этого совершенно не помнит. Мама всегда загорала дочерна. Все диву давались, как у нее это получалось нашим северным летом. Мамины каштановые волосы выгорали на солнце, так что она становилась похожа на негатив… А вот веснушек С. не помнил.

Первые письма – самые затертые по сгибам, на самой желтой бумаге – были написаны в январе, еще до отъезда Пети в Хабаровск. Уезжал он тогда, как понял С., еще не насовсем, а только до лета. В июне он должен был приехать в Ленинград на защиту. Но разлуку на несколько месяцев они с мамой переживали так, словно расставались на годы.

«Солнышко моё! Это последний чистый лист бумаги, который есть в моей комнате. Остальные я уже испортил за тот час, который пытаюсь написать тебе. Видимо, такой уж я бестолковый, что даже как следует не могу поздравить тебя с днём рождения. Как-то уж больно быстро промелькнул этот день, и, к величайшему моему сожалению, он не остановился в тот момент, когда мы смотрели кино и ты была рядом со мной, так близко, что я мог дотронуться до тебя.