Чхве Ынён - Безопасный для меня человек [litres]

– А своих детей когда заведете? – тут же следовал другой вопрос.

– Когда придет время, тогда и заведем.

Хеин помнит, как Чонхи с друзьями поставили кассету с песнями «Со Тхэчжи и компании» и танцевали в зале у кого-то дома. Они заказали китайской еды, выпили кофе, а потом все вместе поднялись и стали танцевать. Чонхи держала Хеин за руки и смеялась. Она кружила Хеин под своей рукой и кружилась сама. Если плюхнуться на пол после такого танца, можно было увидеть, как вертелись вокруг стены комнаты. «Сейчас стошнит!» – кричала Хеин и хохотала до колик в животе. Она нечасто так безудержно смеялась и веселилась настолько, что лицо начинало гореть. Рядом с Чонхи она смеялась и громко болтала, но в других местах не могла вести себя так.

Хеин робела и в школе, и перед остальными взрослыми. Она всегда беспокоилась и чего-то боялась, поэтому, когда учителя задавали ей вопросы, в ответ она только невнятно бормотала. Ей постоянно казалось, что ее могут отругать или наказать, даже если она ничего не делала.

Хеин была зажатой даже при встречах с мамой. Чонхи уговаривала ее: «Мама ведь так по тебе соскучилась! Будь к ней внимательнее!» Но неловкость Хеин вовсе не значила, что маму она не любила. Наоборот, Хеин очень любила ее и скучала. Она скучала по маме, даже глядя на ее улыбку прямо перед собой. Хеин точно не помнит, что чувствовала, когда после проведенного с мамой дня приходило время расставаться, и она, изо всех сил сдерживая слезы, бросала на маму последний взгляд. Хеин не забыла, что хотела показать себя только с лучшей стороны и старалась вести себя как большая.

В то время мама всегда выглядела виноватой перед Хеин, а Хеин не знала, что сказать, когда видела ее такой. Ведь до определенного возраста дети все прощают своим родителям – просто так, даже не задумываясь о том, что нужно простить. В отличие от черствых сердец взрослых, сердца детей любят безусловно, безо всякой причины. «Дети не судят родителей и не критикуют», – думала Хеин.

Был и такой день.

Дул настолько холодный ветер, что кожу жгло, если не прятать руки в карманах. Хеин вернулась из школы и жала на звонок, но дверь никто не открывал. «Тетя сейчас вернется», – решила Хеин и села на корточки на лестничной площадке. Шло время, а Чонхи все не возвращалась. «Может, она спит?» – подумала Хеин и снова позвонила в дверь, но по-прежнему безрезультатно. Пока ждала, Хеин несколько раз спустилась и поднялась с пятого этажа на первый. Время шло, она сдалась и снова села перед дверью. Чонхи велела ей всегда носить с собой ключ от квартиры, и теперь Хеин корила себя за то, что ее не слушала. Когда руки и ноги совсем заледенели и стало казаться, что кожа вот-вот растрескается от холода, появилась Чонхи.

– Хеин! – вскрикнула она, едва поднявшись на этаж.

Чонхи подбежала и схватила ее руки.

– Как же так, как же так… – перетаптываясь на месте, она повернула ключ в замке.

В коридоре, так и не сняв обувь, она сжимала ледяные руки Хеин и спрашивала:

– Ты давно ждешь?

Хеин пожала плечами.

– Ты пришла сразу после школы?

– Ага…

– И все это время просидела в подъезде? – Чонхи притянула кивающую Хеин к себе.

– Прости, тетя.

– За что? – она строго посмотрела на Хеин.

– За ключи… Я забыла ключи.

Чонхи села на пороге и снизу вверх посмотрела на Хеин.

– Кто тебя этому научил? Почему ты извиняешься за мою ошибку?

Продолжая держать Хеин за руки, Чонхи сидела на пороге и плакала, как ребенок. По ее покрасневшему лицу катились слезы, а из носа текло. Прежде Хеин не видела, чтобы взрослые так плакали. Она не понимала, в чем дело, и растерянно стояла на месте. Что-то подсказывало ей, что эти слезы вызваны беспокойством за нее, но при этом было странно, что из-за нее кому-то может быть так больно.

– Пальцы совсем ледяные…

Чонхи рассказала, почему опоздала, но Хеин забыла причину. Все эти причины были не важны. Ведь было достаточно и того, что ее замерзшие руки растаяли в этих ладонях.

В памяти Хеин дядя и Чонхи остались более молодыми, чем сейчас она сама.

Они были близки как друзья, но их отношения, казавшиеся Хеин такими замечательными, у взрослых вызывали возмущение. Супруги общались на равных, и то, что Чонхи, будучи на пять лет младше мужа, не обращалась к нему в почтительном тоне, стало предметом злобных пересудов. Взрослые говорили, что наивного молодого дядю подмяла под себя норовистая женщина. Отец, которого Хеин видела лишь изредка, обязательно объявлялся на всех семейных торжествах и всегда цокал, глядя на Чонхи.

Хеин ясно слышала, как тетя и бабушка обсуждали на кухне:

– Эта невестка, которая из Чолладо… Да-да, она самая. По слухам, ее отца застрелили на фронте. Говорят, он верил в эту свою странную религию и отказался брать в руки оружие… Но что я могла поделать, если у нашего мальчика что-то помутилось в голове и он притащил домой вот это, да еще и женщиной зовет… Мало того, что она вышла за него назло всем, так еще и не рожает, в наши времена он бы уже давно по-другому с ней обращался…

Мама не вторила этим разговорам, но и спорить не пыталась. Было ли ей спокойно от того, что не ее препарировали на этой разделочной доске?

Если Чонхи с дядей не приходили на праздники, их обсуждали еще более открыто. Никто не задумывался, что, если ребенок тихий, это вовсе не значит, что он глухой.

– Говорю вам, она дочь коммуняк! А дошло до этого, потому что ты, мама, дала слабину и пустила все на самотек. Из всех семей спутать нас именно с такой! Моя, вон, говорит, что она даже курит при Хеин. Это вообще ни в какие рамки! Чтобы домохозяйка курила! Она же не какая-нибудь потаскуха из пивнушки! И почему она вообще дома прохлаждается и тратит деньги, которые муж зарабатывает? Не знаю, на сколько еще придется оставить ребенка у них дома. Аж самому противно.

От этих слов желудок скручивало так, что было больно пошевелиться. На лице выступал холодный пот, а в ушах звенело.

– У нас в семье никогда таких не было. А Хеин девочка особенная – слабенькая и слишком чувствительная.

Хеин лежала в подоле маминой юбки на полу и, обняв колени, слушала тетю. Взрослые сами говорили, что все должны ладить друг с другом, но, похоже, им нужен был человек, которого они могли ненавидеть все вместе. Они ведь даже ни разу не пробовали нормально поговорить с Чонхи, вот и не знают, какая она замечательная и веселая. Они прекрасно видят, как хорошо им живется с дядей, но притворяются, будто не замечают и продолжают твердить, что она испортила ему жизнь.

Они не видели дядину жизнь. Нет, они и не хотели ее видеть. Ведь среди них не было никого, кто был бы счастлив так же, как он. Им не хватало воображения представить себе то, чего они сами ни разу испытывали, и выводы о дядином несчастье они делали, опираясь на собственные жизни.