Клара Паркс - Книтландия. Огромный мир глазами вязальщицы

Позади раздался зычный голос. Казалось, все расступились – если не физически, то энергетически – перед невысокой, коренастой, немолодой женщиной, которая только что вошла. Сделав глубокий вдох, я улыбнулась и протянула ей руку для приветствия. Но Луиза ее не пожала. «Не, – покачала она головой. – Ты не Клара. Слишком молодая».

Я не настолько хорошо ее знала, чтобы понять, серьезна она или нет, но выглядела она рассерженной. Вся моя уверенность куда-то испарилась, внезапно я почувствовала себя маленьким ребенком, выскочкой. Ей было, наверное, за шестьдесят, она уже стала легендой, у нее даже были свои помощники и протеже, которые выполняли тяжелую работу. Луиза приняла меня за кого-то равного ей, хотя на самом деле я была только в начале пути.

Мы исправили ситуацию небольшой беседой ни о чем, и она показала свой магазин. Вспомнив, зачем я пришла, она спросила: «Поедем к Роберту?» Фабрика находилась за городом. Туда можно добраться только на машине, объяснила она. «Есть машина?» Я промямлила, что машина припаркована возле отеля, это прямо напротив…

«А, черт с ней, – она покачала головой, – я поведу».

Не так я себе все это представляла.

Мы сели в древний Volvo, мне пришлось осторожно разгрести заднее сиденье. Машина была как помойка. Не такая помойка, как в телешоу «В плену ненужных вещей», а своего рода хаотичная свалка, которую можно представить в машине Джексона Поллока. [2] Джексон Поллок (1912–1956) – американский художник, идеолог и лидер абстрактного экспрессионизма, оказавший значительное влияние на искусство второй половины XX века. Среди пустых пластиковых бутылок и поцарапанных кассет валялось что-то вроде сувениров со скотного двора, оставшихся от ее экспедиций по сбору ингредиентов. Я представила, как Луиза резко тормозит на обочине дороги, хватает ведро, ныряет в чащу и торжествующе выходит оттуда с теми самыми веточками, которые так необходимы для получения насыщенного оранжевого, медного или красного цвета. То, что нам кажется высохшим валежником, для нее – палитра с красками.

Мы медленно выехали из города, все дальше и дальше, пока вокруг не развернулась пустыня. Как раз в тот момент, когда я начала думать, а не следовало ли захватить с собой сумку с одеждой, мы приехали в Арройо Хондо, где и свернули с основной дороги.

В окружении одиночных трейлеров, заборов из колючей проволоки, брошенных машин и лающих собак стояло маленькое, неприметное здание. Двери были открыты, а изнутри доносился оглушительный шум. Это была фабрика.

Едва мы вошли внутрь, как в нос ударил невыносимый запах ланолина, смешанного с замасливателем [3] Замасливатели – многокомпонентные составы, включающие минеральное масло, эмульгаторы и антистатические вещества, а также добавки, придающие волокнам определенные технологические свойства. для пряжи. Само помещение было довольно маленьким, размером примерно с мой гараж, места хватало лишь для основного оборудования. Первое, что я увидела, были бобины. Корзины с пустыми бобинами, корзины с полными бобинами, бобины на полках, бобины в картонных коробках. Мужчина с черными волосами, собранными в красивый конский хвост, отправлял аккуратные пучки волокон на ленту конвейера, которая вела к чесальной машине – огромному механизму с вращающимися цилиндрами. Я ахнула, когда легкая пена волокон рекой хлынула с другой стороны машины прямо на бетонный пол. Внезапно меня охватило непреодолимое желание лечь на пол, чтобы волокна падали на меня, – но я не поддалась искушению.

Прядильная машина стояла без дела, длинный ряд пустых бобин на ней был словно в ожидании. Чуть дальше я увидела тонкие полоски белого волокна, которые с шумом затягивались в какую-то хитроумную зеленую штуковину, а с другой стороны струились, словно мягкое мороженое, в высокое цилиндрическое ведро.

Но что-то пошло не так. Пожилой мужчина в серой футболке щелкнул выключателем, приподнял крышку и вытащил несколько волокон. К нему подошел другой человек, с седой бородой и в бейсболке с надписью Miller Racing, и они стали внимательно изучать этот маленький комочек волокна; оба показывали на что-то, потирали волокно кончиками пальцев, качали головами.

Должно быть, они о чем-то договорились, потому что мужчина в бейсболке сунул волокно обратно в машину, закрыл крышку и снова щелкнул выключателем. Заметив нас, он улыбнулся и подошел. Это был Роберт.

Он устроил мне краткую экскурсию по фабрике. Я уже видела чесальную машину, которая, как объяснила Луиза, играла ключевую роль в ее экспериментах с крашеной пряжей. Чем лучше удавалось контролировать волокна на входе, тем уникальнее были результаты на другом конце, когда наступало время для намотки волокон. В тот момент я не совсем понимала, о чем речь, но с готовностью кивнула.

Другая прядильная машина была в движении, нити медленно ползли через высокие валики к прутьям, подвешенным над машиной, затем через ряд роликов, где однониточная пряжа наматывалась на бобины. Рядом змеилась пряжа вверх от конусов, еще через один прут, через несколько петель, соединялась с другой нитью, а затем они вместе наматывались на большую бобину, уже как крученая пряжа.

Роберт прокричал объяснение сквозь шум, но, честно говоря, зрелище, звуки и запахи были настолько ошеломляющими, что я едва его слышала. Просто понимала, что влюблена в это место.

Наконец мы прошмыгнули в заднюю дверь и уселись на белые пластиковые садовые стулья, стоявшие в грязи. Луиза и Роберт сидели, прислонившись спиной к стене, глядя в вечернее небо. Там, где вода уже начала размывать глинобитную стену, виднелась крупная галька.

Луиза курила. Я задержала дыхание, пока ветер не переменился, затем быстро наполнила легкие чистым воздухом, пока дым вновь не окутал меня. Я наблюдала, как сигарета становится все меньше и меньше, пока – фух! – она не погасила ее. Возможно, меня даже спрашивали, не возражаю ли я, если она закурит, но после нашего неудачного старта я определенно не собиралась говорить Луизе Гелентер, чтобы она НЕ курила. Мы сидели и разговаривали о пряже – о современном состоянии мира вязания, о производстве отечественного текстиля, о судьбе крупных фабрик по всей стране. Роберт поработал на многих из них и был свидетелем их упадка. А теперь он управлял лишь малой толикой того, к чему привык, обслуживая совсем другую аудиторию. Вместо того чтобы впахивать по десять часов в день для удовлетворения ненасытных аппетитов производителей футболок или полотенец, он прял небольшие партии шерсти для ткачей, вязальщиц и фермеров-любителей, которые заботились о чистоте породы своего стада и знали каждое животное по имени.

На фермах в этом регионе традиционно разводили овец породы навахо-чурро, альпак и лам, и даже ангорских коз – животных с длинной, прочной шерстью. Роберт построил здесь прядильную фабрику с оборудованием, которое было тщательно подобрано и настроено для обработки именно такой шерсти. А еще он делал пряжу для Луизы.