Сормуниршийн Дашдоров - Избранное

Сынишка, неуклюже и неуверенно ступая, подбежал к нему и обхватил его колени. Но Дорлиг резко оттолкнул его, и малыш упал. Не обращая внимания на плачущего ребенка, он скинул пальто и шапку и швырнул их прямо в детскую кроватку, стоявшую слева от входа. Взял низенький стульчик и присел к столу. Закрыл глаза, словно от боли, потом осмотрелся и закурил. Жена стирала возле двери. Она отерла рукой пот со лба, в упор посмотрела на мужа и, подойдя к плачущему сыну, сказала:

— Ну что же ты стоишь на дороге, говорила я тебе — сюда нельзя.

Дорлиг молча снял с чайника крышку, заглянул внутрь и недовольно спросил:

— Ты даже чаю не приготовила? И чем только ты занималась без меня?

— Да стирала, вот и не успела.

— Ну и ну! Даже чашки и тарелки не могла вымыть. — Он резко отодвинул посуду с остатками еды и швырнул к печке окурок. А сам, как был в сапогах и одежде, плюхнулся на покрытую белым покрывалом постель и уставился в потолок. Сквозь дымник он видел серое от пыли небо, по которому плыли редкие облака. Дети расшумелись. Дорлиг бросил на них недобрый взгляд и сердито прикрикнул:

— Да тише вы, говорят же вам. Что за дети, слов не понимают.

Мальчик снова подошел к нему, но Дорлиг оттолкнул ребенка.

— Иди, иди отсюда и вытри нос! Иди к маме!

Дорлиг закуривал одну папиросу за другой и, не докурив до половины, бросал прямо через чайный столик к печке. Это у Дорлига было признаком скверного настроения. В спокойном состоянии он выкуривал папиросу до самого мундштука. Уж Дулме-то это было хорошо известно. «Что-то случилось», — подумала она, но расспрашивать мужа не решилась.

Дулма работала учительницей в начальной школе. Каждое утро она становилась учительницей, которая учит тридцать чужих детей, а вечером, переступив порог собственного дома, превращалась в мать двоих детей. Что делает ее муж, где он работает — об этом она узнавала случайно, из его разговоров с посторонними людьми. Дорлиг очень редко делился с ней. Да если и говорил о своей работе, то очень односложно: «Опять ругали. Надоело…» Дулма догадывалась о неудачах мужа, постоянно страдая от мелких ссор.

Она вымыла посуду, развела огонь, сварила чай и приготовила ужин. Неожиданно в дверь заглянул сосед. Дорлиг очень обрадовался, тут же вытащил и поставил на стол бутылку. Они выпили по рюмке, и Дорлиг, захмелев, стал жаловаться:

— Знаешь, меня уволили с работы, лишили семью последнего куска. Отстал, говорят. А я считаю: ничего они не понимают. Вот ездил я в командировку в худон. Так я в доме, где ночевал, заставлял всех — и старых, и молодых — делать по утрам зарядку. Разве это не культурное воспитание масс? Я, убеждал людей, что надо увеличить поголовье верблюжьего стада, объяснял, что нужно получать от каждой верблюдицы не менее двух верблюжат. А недавно ездил по худонам — руководил постройкой загонов. Ведь, если возрастет поголовье верблюжьих стад, нужно подготовить место для молодняка. Но наше начальство ничего не поняло. Не оценили моего усердия.

Сосед подумал, что Дорлиг мечтает о несбыточном, но все-таки решил поддержать друга:

— И то правда. Если верблюдицы начнут приносить по два верблюжонка, в нашем айле сразу увеличится верблюжье стадо.

— Ну в том-то и дело. — Дорлиг широко открыл глаза. — Да только трудно проводить в жизнь новое с людьми, которые не хотят работать согласованно. За себя я не боюсь. Все же какой-никакой, а диплом у меня есть. Неужели я останусь без дела? — отрывисто сказал он и притопнул ногами, точно в такт какой-то песенке. Дулма, которая сидела в сторонке, проверяя тетради учеников, не могла не слышать слов мужа. Она только подумала про себя: «Что он затевает? Непонятно. То ли ехать куда-то собирается, то ли здесь решил устраиваться на работу… А впрочем… разве его поймешь…»

Утром, когда Дулма открыла дымник и стала растапливать печь, Дорлиг раздвинул занавески у кровати, вытянул руки с короткими узловатыми пальцами, потянулся, закурил папиросу и сказал:

— Я теперь безработный и могу спать хоть до полудня, так нет, проснулся ни свет ни заря.

Сказал он это очень добродушно — видно, не сомневался, что надолго без работы не останется. Дулма тихонько вздохнула и промолвила:

— Ну что ж…

Это означало: «Ты все равно меня не послушаешь».

Пуская струйки папиросного дыма, Дорлиг обдумывал план действий: «Я нигде не пропаду. В городе у меня есть знакомые. Можно обратиться к Жамцу, он начальник, подыщет какую-нибудь работу. Жамц любит поесть — когда режет жирную грудинку, так и сияет от удовольствия, а тетушка Дэжэ так просто едва в двери проходит. Хорошая женщина, характер у нее как сахар. Сегодня же надо написать письмо Жамцу. Он, возможно, найдет мне работу у себя». Дорлиг бодро вскочил с кровати, поспешно выпил чаю и вышел на улицу.

День стоял удивительно ясный. Люди давно уже разошлись на работу. Было тихо. К новым кварталам маленького городка строители тянули линию электропередачи. Один из электриков работал на самом верху на столбе, другой на земле раскручивал моток провода. Они громко переговаривались, Дорлиг посмотрел вверх, где работал монтер, и подумал: «Опасная работа, упадешь с такой высоты — костей не соберешь». И зашагал дальше, распахнув широкое черное пальто.

Старик Санж, возивший воду для школы, неторопливо погонял верблюдов, которые тащили повозку с железной бочкой, и громко пел:

Он не допел последней строки, а тихо прошептал ее и запел следующий куплет:

«Вот рябой Санж сколько лет уж возит лед и воду, от такой работы с ума сойдешь», — подумал Дорлиг. Мимо проехала грузовая машина, Дорлиг не успел разобрать, кто за рулем. «Шофер! Вот это работа! И все же я постараюсь найти себе что-нибудь другое, а это — на крайний случай, если ничего другого не подвернется. Да и велико ли счастье быть шофером? Не такой уж легкий хлеб… То ремонт нужен, то застрянешь где-нибудь зимой на проселочной дороге… Голодать да мерзнуть! Не такой уж сладкий это кусок». И чем больше размышлял он о профессии шофера, тем больше трудностей вспоминалось ему. И тут он увидел продавца магазина Гонио, который вез на подводе муку и крупу со склада. «Вот работа продавца подходит умному человеку. А что, если недостача? Да и вообще, ходить, как этот Гонио, целый день выпачканным в муке… Даже одеться прилично нельзя». Дорлиг зашел на почту и отправил письмо заместителю начальника городского треста Жамцу. Выполнив это важное дело, он снова отправился бродить по городу. Городок был маленький, Дорлиг то и дело встречал знакомых. Одному он говорил: «Ушел с работы, решил в столицу перебраться». Другому, которого почти не знал, сказал: «С начальством не сработался, вот и уволили». Он увидел молодого парня, кочегара котельной: стоя возле железной ограды, тот весело разговаривал с девушкой в накинутой на плечи куртке. «Вот странный парень, весь в саже и золе. Да и девица кривляка, смеется как-то неестественно». И вдруг он узнал в девушке старшую дочь своего бывшего начальника, она работала медсестрой в больнице. Раньше он всегда приветливо здоровался с ней, спрашивал о делах, о здоровье, но теперь это было уже ни к чему, и он решил пройти мимо. Однако девушка узнала его и поздоровалась издалека: