Эдвард Сент-Обин - Двойной контроль [litres]

– Мы знали, что беременность была незапланированной и что у отца криминальное прошлое, – объяснила мать.

– Вас именно это и привлекло? – спросила Оливия, словно бы в шутку.

– Я выразилась бы иначе, – ответила Лиззи, улыбнувшись дочери. – Мы просто хотели о тебе заботиться.

– Ну, допустим, – сказала Оливия, изучившая разделы об удочерении в десятках томов на родительских книжных полках. – Значит, я для вас была экспериментом?

– Глупости! – Лиззи поцеловала Оливию в лоб. – Ты была ребенком, которому требовалась помощь.

Мистер и миссис Тэннер наверняка знали историю Себастьяна, если, конечно, его усыновили. Судя по всему, в детстве он подвергался бесчеловечному обращению и физическому насилию, похожему на то, что рассказывала Карен о Ките, брате-близнеце Оливии. Если Тэннеры действительно были приемными родителями, то их – по наивности или из болезненного любопытства – привлекла отчаянная ситуация, в которой оказался Кит, но какими бы ни были причины их поступка, Тэннерам не хватило компетенции заботиться о чрезвычайно травмированном ребенке. Мартин чувствовал, что кто-то из родителей (или они оба) подсознательно считал Себастьяна, с его трудным поведением, своего рода наказанием за бесплодие. Может быть, они усыновили травмированного ребенка именно потому, что сами были травмированы многолетними попытками родить. А Себастьян не перечеркнул, а лишь подчеркнул их неудачи. Плохими их не назовешь, напротив, они, похоже, очень хорошие и смелые люди, которые усыновили почти двухлетнего мальчика из неблагополучной семьи и за его муки переименовали его в Себастьяна. Если он и вправду сын Карен и если Карен сказала Оливии правду, утверждая, что отдала в приют восемнадцатимесячного младенца, то значит, он провел в загоне социальных служб почти полгода.

Да зачем он этим занимается? Все это были исключительно домыслы, но Мартин волновался оттого, что, возможно, сам того не зная, проводил курс психотерапии с биологическим братом-близнецом его дочери, поэтому едва не поддался соблазну нарушить свои правила и позвонить в общежитие, в агентство по усыновлению или в психиатрическую лечебницу, куда отправляли Себастьяна, чтобы узнать о нем побольше. Мартин долго смотрел на телефон и в конце концов передумал. Он не мог бросить Себастьяна на произвол судьбы, в какой бы семье тот ни родился, а профессиональная этика не позволяла ему рассказать о своих подозрениях Оливии. Никакого конфликта пока не возникало, но со временем следовало обдумать этическую подоплеку сложившейся ситуации и рассмотреть встречную трансференцию, которая, вероятнее всего, возникла из-за упоминания усыновления. А сейчас надо было выбросить все эти мысли из головы и подготовиться к приему нового пациента.

– Господи помилуй! Господи помилуй! – бормотал отец Гвидо, крепко зажмурив маленькие глазки и сжав подлокотники так крепко, что костяшки пальцев побелели.

По настоянию кардинала отец Гвидо отправился из Рима в Ниццу прямым рейсом, хотя никогда раньше не был в самолете и панически боялся полетов.

– Считайте это наказанием за вашу некомпетентность и испытанием вашей веры, – заявил кардинал Лагерфельд. – Это самый откровенный случай мистического шпионажа на моей памяти.

Департамент интеллектуальной собственности Конгрегации доктрины веры, одной из девяти конгрегаций Римской курии, объявил, что сканирование мозга блаженного фра Доменико иностранными капиталистами-атеистами, совершенное исключительно из алчности, следует считать «пиратским деянием Дьявола».

– Он наш, – вещал кардинал Лагерфельд, расхаживая по своим великолепным апартаментам в Ватикане, – с младенчества вскормленный матерью нашей Церковью. – Он остановился у небольшой очаровательной Мадонны с младенцем кисти Рафаэля, чтобы подчеркнуть масштаб и глубину предательства отца Гвидо. – А вы отдали его в руки насильников, и это еще мягко сказано, в руки служителей Мамоны и Машины.

Эту унизительную отповедь прочел отцу Гвидо самый грозный блюститель порядка в Ватикане. Кардинал вручил отцу Гвидо контракт, составленный Папским советом по интерпретации законодательных текстов, в котором говорилось, что пятьдесят процентов доходов от продаж шлема «Святая глава» компанией «Гениальная мысль» следует перечислять на новый счет, открытый Институтом религиозных дел. Отцу Гвидо надлежало немедленно вылететь в Ниццу и убедить Хантера Стерлинга подписать контракт.

– Если он все подпишет, – объяснил кардинал уже более мягким тоном, – то мы гарантируем ему взаимовыгодную, гармоничную рекламную кампанию. О нашем товаре будут говорить с каждой кафедры, и он будет продаваться во всех храмовых лавках с высочайшей рекомендацией Префектуры экономических дел Святого престола, а может быть, – Лагерфельд выдержал многозначительную паузу, – даже самого его святейшества.

– Было бы чудесно, – с изумленной улыбкой пробормотал отец Гвидо.

– Однако же, – продолжил кардинал более привычным тоном служителя мстительного Господа, – ежели Стерлинг не подпишет, то мы затянем этого хищника в такие бюрократические силки во всех странах мира, что он десятилетиями из них не выпутается. Мало того что у нас накоплен двухтысячелетний опыт расстановки подобных силков, – добавил он, останавливаясь у роскошного гобелена, изображавшего усечение главы Олоферна, – они еще и окроплены кровью Спасителя нашего Иисуса Христа.

По скромному мнению отца Гвидо, это замечание было в какой-то степени бестактно, однако он не решился выступить против авторитетных заявлений кардинала Лагерфельда, хотя тот и был чудовищем, заставившим престарелого аббата презреть свои страхи. По дороге в аэропорт отец Гвидо позвонил своему секретарю, брату Манфреди, дабы сообщить ему, что покинул Ватикан, «поджав хвост».

– Не корите себя, святой отец, – ответил брат Манфреди. – Нам, простым францисканцам, не понять политику Святого города. Вы, движимый чистейшими идеалами, хотели предоставить простым людям шанс заключить высочайший союз, доступный человеческому разуму.

– А где ты сейчас? – спросил отец Гвидо, цепляясь за любую возможность, лишь бы не дрожать при виде диспетчерской вышки аэропорта имени Леонардо да Винчи за окнами такси.

– На огороде, святой отец.

– Ах, – вздохнул Гвидо, сдерживая слезы. – Мне сейчас так хочется оказаться рядом с тобой, на огороде в Ассизи.

После этого он и начал мысленно возносить безостановочную молитву: «Господи помилуй! Господи помилуй!».

Когда самолет наконец приземлился на посадочной полосе аэропорта Ниццы, которая в самый последний момент словно бы чудом возникла из моря, как перст Божий, спасая пассажиров от лучезарных вод Бэ-дез-Анжа, отец Гвидо внезапно осознал, что из-за бесконечной конторской работы, делопроизводства и необходимости принимать огромный поток туристов, посещающих многочисленные святые места Ассизи, в последний раз молился так долго и с таким рвением только в семинарской юности. Шагая по коридору, пронизанному сверкающим сиянием Средиземного моря, аббат понял, что кардинал Лагерфельд вовсе не чудовище, а великий духовный наставник, пославший его в это мучительное воздушное путешествие для того, чтобы он, Гвидо, совершил путешествие духовное, ради спасения своей бессмертной души. Он тихо возрыдал – благодарно, признательно, смиренно и изумленно, – следуя к выходу мимо указателей, все больше и больше расплывавшихся у него перед глазами.