Эдвард Сент-Обин - Двойной контроль [litres]

– Тоже верно, – поддакнула Люси. – Но здравомыслящих людей явно недостаточно, а вы с Фрэнсисом наверняка породите одного. Кстати, как вообще Фрэнсис? Ну, кроме того, что ошарашен.

– Он готов ко всему, – сказала Оливия. – Погоди, я сейчас у него спрошу.

Пока Фрэнсис что-то приглушенно отвечал, Люси взяла с полки у гамака щепотку смеси лекарственных грибов: чага, грифола, ежовик, линчжи, траметес.

– Говорит, что обрадован известием о моей беременности, но если я решу ее прервать, то воспримет это стоически, – сказала Оливия.

– Иными словами, он, как обычно, само совершенство, – шутливо заметила Люси.

– В нем слишком много совершенства, – отозвалась Оливия. – По-моему, он киборг.

– Значит, ты станешь матерью первого в мире ребенка, рожденного от человека и киборга, – изумленно ахнула Люси. – И младенца назовут Избранником.

– Вот, теперь мне гораздо проще принять решение, – сказала Оливия. – Нет ничего легче, чем породить новую расу и новую мировую религию. Погоди, тут Фрэнсис начал перечислять свои бессчетные, чисто человеческие недостатки.

– Типичный киборг, – заметила Люси.

– Да-да, киборг и есть, – согласилась Оливия. – Придется отладить его настройки и отключить опцию «Маскировка под человека», и тогда у меня снова будет самый совершенный в мире спутник.

– Ох, поторапливайся, пока «Маскировка под человека» не освоила необратимую функцию автономного рекурсивного обучения, что сделает киборга человечнее любого человека, а потом он нас всех уничтожит на непреднамеренном, но абсолютно логическом основании, что наши человеческие качества далеки от оптимальных.

– Вот и меня это тревожит.

– Тогда я больше не буду тебя отвлекать. Займись делом, – сказала Люси.

– Ладно, я завтра тебе еще позвоню, проверю, как у тебя дела, – пообещала Оливия. – А сегодня хватит уже отнимать у тебя свободное время.

– Ничего страшного. Тем более ради такого важного события в истории видов.

– Спасибо, что помогла мне оценить общую ситуацию, – сказала Оливия. – Масштабные вещи легко упустить из виду.

Они попрощались, и Люси отключила звук телефона. Они с Оливией все годы своей дружбы вели такие шутливые беседы, особенно когда происходило что-то эмоционально насыщенное, трудновоспринимаемое логически. Сейчас Люси осознавала, что известие о беременности Оливии вызвало в ней затаенную горечь, поскольку заставляло окончательно признать, что ей самой не придется испытать радостей материнства. От этой горечи защищала лишь смутная фантазия о ребенке от Нейтана, как будто возможность забеременеть от человека, который сейчас ее ненавидел, была менее достойна сожаления, чем возможность быть матерью-одиночкой с угрожающим диагнозом.

А кроме этого, если бы у нее был маленький ребенок, она вряд ли сейчас лежала бы в гамаке Хантера, хотя еще полгода назад она вообще не могла такого вообразить ни при каких обстоятельствах. Когда Люси только познакомилась с Хантером, то не испытывала к нему особого расположения из-за его чрезмерной обходительности, а когда начала на него работать, то и вовсе сочла его омерзительным. Только за ужином в ноябре, во время своего второго визита в Лондон, Хантер повел себя искренне и впервые произвел на Люси прекрасное впечатление именно потому, что не пытался его произвести. Она поняла, что его лихорадочный образ жизни вызван не только хроническим одиночеством, но и убеждением, что признание своих чувств подорвет его суперсилу, будто криптонит. Люси заметила, что явно ему нравится, но его относительная откровенность была ей покамест внове, поэтому она не стала говорить ему о своем диагнозе. После того ужина она стала чаще вспоминать о Хантере, иногда даже со смутно-эротическим любопытством, но тем не менее, отправляясь на биопсию, пометила свое отсутствие на рабочем месте просто как «больничный». Только когда Хантер неожиданно приехал в Хоуорт, все изменилось. Его обходительность сменилась заботливым участием. Профессиональная напористость оказалась отражением его эмоционального бесстрашия, а не его подменой, как поначалу думала Люси. Он окружил ее такой защитой, что она не просто почувствовала себя в безопасности, но и получила свободу ощущать опасность; если на Люси накатывали ужас и отчаяние (что иногда еще случалось), Хантер всегда отыскивал ее в тех жутких местах, куда ее увлекали страхи.

Как бы то ни было, а следующую беседу с Оливией надо провести в приподнятом настроении. Сейчас Люси больше всего хотелось расслабиться, пусть и виновато, смотреть на море и предаваться грезам. Но сначала надо было выцедить до дна отвар китайских целебных трав, который Люси пила дважды в день. Горький напиток служил ей завтраком, но звонок Оливии ее отвлек. В Мире четырех объектов, куда Люси препроводил ее диагноз, будто скучающий надзиратель, втолковывающий узнику назначение предметов в тюремной камере – статистика, яд, скальпель, радиация, – не было места ни для китайских целебных трав, ни для низкоуглеводной и низкосахарной диеты, морящей опухоль без того, чтобы уморить пациента, ни лечебных грибов, ни заботы о душевном здоровье. Не существовало «надежных свидетельств» эффективности и действенности альтернативных методов лечения, поскольку убеждение, что эти методы неэффективны, препятствовало финансированию дорогостоящих широкомасштабных экспериментов с большой выборкой, воспроизводимых под двойным контролем, результаты которых и стали бы «надежными свидетельствами». Разумеется, Люси была благодарна за возможность прибегнуть к радиационной и химиотерапии вкупе с операционным вмешательством в случае, если возникнет такая необходимость из-за активного роста опухоли, но весьма скептически воспринимала настоятельные уверения, что до тех пор нет нужды предпринимать какие-то иные действия или учитывать дополнительные факторы. Неужели ее общее состояние здоровья, сила иммунитета, жажда жизни и выносливость не имеют никакого значения? Она хотела создать для себя такую среду, которая была наиболее враждебна для раковых клеток и наиболее благоприятна для поддержания сил, необходимых, чтобы жить с опухолью. Люси очень надеялась добавить много лет к «правому вытянутому хвосту» прогностической диаграммы, но полагала слишком ненаучным мнение о том, что к этому могут привести лишь слепое везение и три вида агрессивного вмешательства.

Пока настоящие ученые защищали истинную методологию, выплескивая кипящее масло и сбрасывая булыжники на орды псевдоученых с их диетами и травами, с их акупунктурными иглами и аюрведическими пряностями, с их медитацией и йогой, оказалось, что стены «цитадели науки» прогнили из-за их собственных стандартов «двойного контроля». Самые различные дисциплины страдали от «кризиса воспроизведения». Заявление Карла Сагана о том, что «экстраординарные утверждения требуют экстраординарных доказательств», которое часто цитировал Билл Мурхед, не означало, что общепринятые утверждения вообще не требуют доказательств, однако же многие из таких утверждений, ранее беспрекословно принимаемые на основе неизученных предположений, недавно попытались воспроизвести экспериментально, и все попытки окончились провалом. Существование кризиса признала и серьезная наука, поскольку о нем напечатали статьи в «Нейчур» и других ведущих академических журналах. Не было нужды штурмовать тающую цитадель; такие нападки вызывали в Люси жалость. Она не желала подменить догматизм таким же упорным иконоборчеством; ей просто хотелось вернуть части непробиваемой каменной кладки на склад бутафории, откуда их и позаимствовали, к прочим фальшивым булыжникам и башням из пенопласта, к обломкам сокрушенных теорий, френологических бюстам, трактатам о флогистоне и огромным докоперниковым картам мира, раскрашенным лазурью и золотом.