Жоэль Диккер - Последние дни наших отцов

— Но кто мог их сдать?

— Не знаю. Даже не обязательно негодяй. Может, взяли кого из Сопротивления и пытали. Ты же знаешь, что они с людьми делают…

— Знаю. А крот в Управлении?

— Честно, понятия не имею. Вроде бы про квартиру Фарона никто не знал. И я не очень вижу, каким образом крот…

— Мы на Бейкер-стрит не знаем даже всех конспиративных квартир агентов!

— Его сбросили одного?

— Да, пианист должен был прибыть позже.

— Верно. Но по словам Лоры, Фарон говорил, что квартира официальная. Секция F должна была быть в курсе.

— Что еще?

— Пэл был в Париже. Ему нечего было там делать, его сбросили на Юге. Какого черта его туда понесло? Не в его правилах нарушать приказы…

Станислас кивнул.

— Должно быть, у него была веская причина ехать в Париж. Но какая?.. В деле упомянуты допросы Лоры?

— Да. Судя по всему, Фарон готовил диверсию в “Лютеции”, — сказал Дофф.

— В “Лютеции”?

— Вот именно, он якобы показывал Лоре планы. Диверсия была предусмотрена?

— Насколько я знаю, нет…

— Согласно приказу, Фарона послали в Париж подготовить цели для бомбежек.

— Может, бомбежка “Лютеции”? — предположил Станислас.

— Нет. Он готовил подрыв.

— Черт.

— Что все это значит, как ты думаешь? — спросил Дофф.

— Не имею понятия.

— Как смогу, поеду в Париж разбираться, — сказал Дофф. — А отец Пэла в курсе?..

— Нет, не думаю. Отец… Знаешь, во время учебы он часто про него говорил. Он был хорошим сыном, наш Пэл.

Дофф кивнул и печально повесил голову:

— Как только сможем, известим его.

— Надо с умом это сделать.

— Да.

Они не заметили, что к ним подошла Лора, по-прежнему с Филиппом на руках.

— Вы ведь про Пэла говорили?

— Мы говорили, что отец не знает о его гибели, — грустно пояснил Станислас.

Она с нежностью посмотрела на них и села посередине.

— Значит, надо будет съездить в Париж, — сказала она.

Оба агента, кивнув, соединили руки за ее спиной — это был жест защиты. Потом незаметно переглянулись: сколько раз они тайком говорили об этом на Бейкер-стрит. Они хотели понять, что случилось в Париже в тот октябрьский день.

Кунцер за своим столом в ужасе глядел на телефон. Ну и новости: Канарис, шеф абвера, задержан контрразведкой Службы безопасности рейхсфюрера. За всей немецкой военной верхушкой следили: неделю назад на Гитлера было совершено покушение, кто-то пытался его убить, заложив бомбу в ставке — “Волчьем логове” под Растенбургом. В армии шла ужасающая чистка, подозрений не избежал никто, контрразведка прослушивала все телефоны. И вот теперь арестован Канарис. Входил ли он в число заговорщиков? Что будет с абвером?

Ему было страшно. Он не участвовал в заговоре, он ничего не сделал, но именно поэтому ему и было страшно: в последние месяцы он не работал на абвер. Если им заинтересуются, его пассивность сочтут изменой. Он бездельничал, потому что давно не верил в победу немцев. А теперь союзники продвигаются по Франции и через несколько недель подойдут к Парижу. Кунцер знал: скоро гордая Германия будет спасаться бегством. Армии соединятся, и рейх потеряет все — и своих сыновей, и свою честь.

Ему было страшно. Страшно, что его тоже арестуют за государственную измену. Но он никогда не был предателем. Самое большее — имел свое мнение. Будь дело только в нем, он забаррикадировался бы в “Лютеции”, в своем кабинете, с люгером в руках, готовый отразить вторжение эсэсовцев, готовый размозжить себе голову, когда его давние враги, ненавистные англичане, въедут на танках в Париж. Но на нем был отец — отцов не бросают. Он выходил на улицу только из-за него.

Немецкая армия уже не в силах была остановить неуклонное продвижение союзников, которых решительно поддерживало Сопротивление. В самом начале августа американцы взяли Ренн, за первую неделю месяца была освобождена вся Бретань. Потом американские танки вошли в Ле-Ман, а десятого августа — в Шартр.

Кей с группой, покончив с делами на освобожденном Севере, были вместе с одной из частей САС переброшены в район Марселя готовить высадку в Провансе.

Клод в отряде продолжал свое расследование — искал заговорщика, выдавшего Пэла немцам. Но если Пэла предал кто-то из партизан, то как абвер добрался до квартиры Фарона? За ним следили? Тот, кто сдал Пэла, был, возможно, косвенно виновен в аресте Фарона. Надо было найти преступника. Из тех четверых, что встречали Пэла по прилете, Клод не сомневался в Трентье; Доннье, как показало дознание, тоже был ни при чем. Оставались Эмон и Робер. По долгому размышлению главным подозреваемым оказывался Робер — у него отсутствовало алиби. Он отвечал за связь маки с внешним миром, жил в соседней деревне, а главное — поставлял бойцам пропитание; он мог договориться с немцами, не вызывая подозрений. Клод долго наблюдал за поведением Робера и Эмона — оба были храбрыми бойцами и гордыми патриотами. Но это ничего не значило.

Пятнадцатого августа началась операция “Драгун”. Американские и французские силы, сосредоточенные в Северной Африке, высадились в Провансе. Ячейки Сопротивления, поднятые накануне по тревоге сообщением Би-би-си, участвовали в боях.

В маки устремилось множество добровольцев, жаждущих сражаться. Немцы почти не сопротивлялись. В деревнях среди французских и американских солдат в военной форме мелькали, демонстрируя свои знаки различия и оружие, разношерстные бойцы из всех возможных группировок, гордые участием в освобождении страны. Из-за этого столпотворения впервые возникли трения между Клодом и Трентье: Клод опасался наплыва скороспелых бойцов и хотел, чтобы Трентье положил этому конец. Новички не были обучены, боеприпасов не хватало, а главное — он подозревал, что к партизанам, почуяв, куда ветер дует, прибьются и коллаборационисты. Франция должна была их судить.

— Но ведь французы-добровольцы — это прекрасно! — возражал Трентье. — Они хотят защищать родину.

— Им бы этим заняться четыре года назад!

— Не всем же быть героями войны…

— Вопрос не в этом! Мы не можем брать новобранцев. Ты в ответе и за то, чтобы выжили твои люди.

— И что мне говорить тем, кто нам не нужен?

— Отправь их в госпитали, там от них больше пользы, чем здесь. Или к голлистам, во “Внутренние силы”… Им вечно нужны люди.

Однажды после особенно тяжелого дня и очередного спора с Трентье Клод сидел один на пригорке; настроение у него было хуже некуда. Он только что проверил запасы продовольствия и снаряжения: части инструментов и провизии из последней поставки не хватало. Он все сильнее подозревал Робера: только он мог вынести из отряда снаряжение. Если это он, то что делать? Клод нервничал, злился. Через несколько минут подошел Толстяк. Стояла жара, и Толстяк принес ему бутылку воды. Клод поблагодарил друга.