Мария Метлицкая - Високосный февраль

Она тогда страшно обиделась на маму и ответила ей колко, обидно: «А ты? Ты, мама? Прекрасная хозяйка – и варишь, и печешь, и вяжешь, и шьешь. И характер у тебя мягкий. Ты женщина, и это всем очевидно. И что? Ты счастливая? Не одинокая? Всю жизнь одна. Ни с отцом у тебя не сложилось, ни с лингвистом твоим».

Это было подло и очень жестоко. Мама заплакала, и Маше стало жалко ее, но она не подошла и не обняла – и вправду жесткая и жестокая. Мама права.

Конечно, она думала о Мите. Ресторан, музыка. Наверняка девушки, как без них? И усталый и разочарованный, замученный болезнью жены, неприятностями, ее сложным характером Митя.

Утром на стойке регистрации узнала, что пансионатский микроавтобус повезет граждан отдыхающих и отдохнувших на станцию в два часа дня. Ну и ладно – пройдусь напоследок по лесу, продышусь и – вперед.

Маша быстро запаковала свои вещи и пошла на прогулку.

На улице заметно потеплело, и снег слегка подтаивал. С веток стекала капель. Идти было сложно – мокрый и липкий снег налипал на угги, которые тут же промокли.

Она вернулась в номер, когда на часах было двенадцать. Звонка от мужа по-прежнему не было. Маша разволновалась, представив не самые радужные картинки. С фантазией у нее всегда было прекрасно.

Она улеглась и принялась смотреть в потолок. Настроение было хуже некуда. Тоска и тревога наполняли сердце. Она подошла к зеркалу и стала внимательно разглядывать себя.

Женщина-подросток. Худенькая, даже тоненькая. Ручки-веточки. Почти безгрудая и беспопая. Тонкое, бледное лицо, огромные прозрачные светлые глаза под черными ресницами – красиво. Тонкие, изломанные черные брови. Красивые нос и рот. Очень красивый рот, заглядение. И жесткие, непокорные, прямые темно-русые волосы. Стричь только коротко, совсем коротко, под мальчика, потому что уложить невозможно – упрямые, не сладить. Такой рост волос, говорит ее парикмахер. Она и сама такая – не сладить, мама права. Но разве она виновата?

Маша смотрела на свое отражение и видела невероятную схожесть с отцом, Валентином Петровичем Золотогорским, звездой уездного театра. Она усмехнулась – вот уж судьба подбросила очередной сюрпризец! Мало не показалось. И снова задала себе вопрос – зачем? Зачем их свели сейчас, именно сейчас? Ведь этого могло никогда не случиться. Значит… нет, ничего это не значит! Что за фатализм, суеверие? Она же вполне здравый человек. И через два часа она уедет отсюда, из этой дыры, медвежьего угла. И все, все! Больше никогда не вспомнит о нем. Никогда.

Она повторяла это как заведенная. Даже тогда, когда бросилась одеваться – куртка, шарф вокруг шеи, подмокшие угги. Ей повезло – у входа стоял продуктовый фургончик, который и прихватил ее до города – всего-то пятнадцать минут.

Через полчаса Маша стояла на узкой, кривоватой и, конечно, абсолютно не чищенной улице Власова, у серого домика с ярко-зеленой крышей. А потом она решительно толкнула хилую калитку и шагнула на участок.

Две кряжистые, разлапистые старые яблони широко раскинули голые, сиротливые ветки. Сбоку торчал остов парника, укрытого кое-где рваной пленкой. У крыльца лежал полосатый домотканый, насквозь промокший коврик.

Маша машинально вытерла ноги и постучала. Ответа не было. «Ну и слава богу, – с облегчением выдохнула она, – это мне повезло. Его нет дома, а это значит, что наша так называемая встреча не состоится. Какое счастье, спасибо! И больше я сюда не вернусь, это понятно, так. Минутная слабость, от одиночества и тоски. Попытка номер два сорвалась – ура-ура, а третьей попытки не будет. Да и к тому же через пару часов я уезжаю. И снова – ура».

Она улыбнулась и пошла к калитке. Ее совесть чиста. И тут она услышала голос:

– Девушка, вы к кому?

Маша вздрогнула и остановилась, не решаясь повернуться. Она узнала его голос – низкий, чуть хрипловатый, но в то же время четкий, профессиональный и, если честно, волнующий.

«Западня, – мелькнуло у нее в голове. – Теперь не отделаться. Вот и плати, дорогая, за свои душевные порывы. За свое дурацкое любопытство плати».

Она резко обернулась и увидела Золотогорского, звезду местного театра и ее родного отца.

Он стоял на крыльце, одетый в куцую кацавейку и короткие, обрезанные валенки. В руке держал трубку – барин, пижон. Как же – местная знаменитость, элита, бомонд. Он внимательно, с прищуром разглядывал нежданную гостью.

– Вы ко мне, девушка? – повторил он.

Маша кивнула.

– Ну что ж, проходите. Милости просим.

Маша вздрогнула, почему-то оглянулась, словно ища у кого-то поддержки, и поднялась на крыльцо.

В сенях пахнуло теплом, табаком и какой-то едой – кажется, густым, наваристым бульоном. Она была страшно смущена и боялась поднять на хозяина глаза.

Растерянно посмотрела на него и кивнула на свои угги:

– Снимать?

– Нет, так, оботрите – из щелей дует, не стоит.

Маша снова вытерла ноги о такой же домотканый коврик, только сухой, и замерла.

Золотогорский смотрел на нее с интересом.

– Ну, – он улыбнулся, – вы и есть та самая столичная журналистка?

От удивления Маша закашлялась.

– Да-да, – продолжал Золотогорский. – Здесь, в провинции, все слухи распространяются не просто быстро, а со скоростью света. Вот и мне доложили. Увы, инкогнито ваше, простите, раскрыто. Даже описали с точностью – молодая, хорошенькая и очень бледная. Ну как? Все совпало?

Она подумала, что все, кажется, складывается отлично – если бы ему не донесли, что она сейчас бы бормотала? Что придумывала? А так все понятно и никаких подозрений. Ни-ка-ких. Она приободрилась и улыбнулась.

Комната, куда пригласил ее хозяин, была небольшой и, как ни странно, уютной и совсем не похожей на деревенскую – посередине круглый стол, покрытый синей бархатной скатертью. Старые венские стулья с гнутыми спинками. Низкий шелковый желтый абажур над столом. Темный комод, даже по виду тяжелый, неподъемный. И старое, даже старинное, кресло – черное, кожаное, глубокое, с высоченной спинкой и деревянными резными подлокотниками. Венчал обстановку старинный книжный шкаф – высокий, до потолка, густо-коричневого цвета, с толстым мутноватым стеклом.

«А он эстет, – с удивлением подумала Маша. – Прям помещичья обстановка. Видно, что с миру по нитке, но вполне себе ничего».

Золотогорский сел напротив и пристально смотрел на нее. Ей стало неловко под его взглядом.

– Ну, – он кивнул, – я вас слушаю.

Маша, громко сглотнув, заговорила:

– Я работаю в столичном журнале. Вы наверняка его знаете! – И назвала издание, из которого ее, собственно, недавно с позором почти поперли. – Отдыхала в вашем знаменитом пансионате, случайно попала в театр и увидела ваш спектакль. Была приятно удивлена постановкой, актерской игрой и декорациями. Вполне себе, вполне, – с некоторым столичным высокомерием заключила она.