Мария Метлицкая - Високосный февраль

Золотогорский усмехнулся.

Маша поняла, что ее снобство неуместно, снова смутилась, но продолжила:

– Пишу я как раз о спектаклях и актерах. И тут, увидев вашу постановку, я подумала, что неплохо написать о провинциальных театрах. Мне кажется, – она чуть запнулась, – это было бы здорово. Не все же о столичных звездах писать, правда?

– Вам виднее! – усмехнулся он. – А может, чаю, раз разговор не короткий?

Маша кивнула. Он вышел из комнаты, и она чуть выдохнула. Разговор этот, вернее, его начало, да и само знакомство дались ей с трудом.

Через пару минут Золотогорский внес поднос, на котором стояли две чашки, заварной чайник и сахарница. В изящной вазочке, явно старой, лилового стекла, горкой лежало изумрудное варенье. Он перехватил ее изумленный взгляд:

– Крыжовенное, по рецепту затейницы Молоховец, называется «Царское». Возни с ним, правда…

«Каков! – снова изумилась Маша. – Так все изысканно – кобальтовые чашки, вазочка эта, сахарница винтажная – у бабушки была такая, годов пятидесятых».

Чай был ароматным и крепким – чувствовалась рука профессионала, а не любителя. Да и варенье оказалось выше похвал.

– Итак, моя дорогая, – начал хозяин, – определите наши задачи.

Маша со стуком поставила чашку и разнервничалась – врать она не любила и не умела. Хотя здесь она врала как заправская аферистка.

Залепетала что-то невнятное:

– Хочу просто поговорить про вашу жизнь, карьеру. Хочется донести до читателя, что жизнь есть не только в столице. Что можно стать успешным, ярким, счастливым человеком и в глухой провинции. Знаете, все сейчас рвутся в Москву – дескать, только там можно сделать карьеру, стать богатым и знаменитым. Так вот, я хочу развенчать этот миф и объяснить людям, что это не так. Собираюсь опубликовать серию статей и интервью про успешных провинциалов, людей, довольных своей судьбой. Мне кажется, это должно быть интересно, – нерешительно добавила она.

Золотогорский снова усмехнулся:

– А вы искренне считаете, что человек может быть счастлив?

Маша растерялась и недоуменно пожала плечом.

– Я имею в виду, – продолжил он, – счастлив вообще? Постоянно, перманентно, так сказать. Что человек может не роптать на судьбу, не предъявлять к ней претензии? Не рассуждать о том, что все могло быть иначе? Полегче, по крайней мере. Или поярче. Счастье, я полагаю, явление настолько мимолетное, кратковременное, что подчас и зафиксировать этот момент непросто. А уж оценить… Дай бог, если это случается потом, спустя годы.

Повисло молчание. Обескураженная, Маша смотрела на Золотогорского во все глаза.

– Ладно, о чем я? – пристукнул он ладонью по синей скатерти. – Я вижу, вы испугались. Все, все. Пространных рассуждений больше не будет, я вам обещаю. Буду собран и конкретен – ведь именно это вам нужно, верно? Знаете, – он пыхнул трубкой, – здесь, в глубокой, как вы изволили выразиться, провинции, время течет неспешно. Медленно. Почти не течет – как в колбе с глицерином. Все здесь растянуто, как в замедленной съемке. Все дни одинаковые. Время застыло. Одни и те же лица. Дома. Вид из окна. Маленький город! Вот и есть времечко, будь оно неладно, порассуждать. Вспомнить жизнь. Ну и… Вы понимаете? – Золотогорский посмотрел на нее и улыбнулся: – Вот такой я зануда.

Тут Маша взяла себя в руки и включила диктофон. В конце концов, она профессионал.

В эту минуту, когда она собралась самым решительным образом, подтянулась, ей и вправду стало казаться, что она на задании. На новом, интересном задании, данном редакцией. Будто она забыла, зачем проникла в этот дом. Она не помнила о своей драме, об уходе из журнала, о своем позоре и крахе. Она не думала, что перед ней ее отец. Она работала.

– Да-да, я понимаю. И по поводу счастья – тоже. Но вы же выходите на сцену! Слышите аплодисменты. Чувствуете, что вас обожают. Вы кумир. Разве это не дает ощущения счастья?

– Да? – Золотогорский побарабанил пальцами по столу. – Ну наверное. Но это снова мимолетно, верно? Хотя и за это спасибо. Но вы, кажется, говорили не только о карьере? Ведь счастье – это не только работа? – Говорил он гладко, неспешно, красиво. Мыслью по древу не растекался. Маше не приходилось его прерывать. Она только слегка направляла его, если он отклонялся от курса.

Она согрелась и расслабилась – от крепкого сладкого чая, от тепла, от его низкого, красивого, притягательного голоса – голоса профессионального актера. Этот голос убаюкивал, укачивал ее. Хотелось закрыть глаза и блаженно задремать.

Она попросила Золотогорского рассказать о его детстве – хотелось узнать о нем все в подробностях.

– Детство мое прошло в небольшом поселке под Костромой – счастливое детство. Мать, отец, сестра. Все любили друг друга, жили дружно и складно. Потом школа, первая влюбленность – чудная девочка с серыми глазами, тихая и молчаливая. Первая любовь. Да-да, после школы собирались пожениться – наивные дети.

Маша встрепенулась:

– А фотографии ваших родителей? Они у вас есть?

Золотогорский удивился:

– Конечно. Только зачем они вам?

И опять Маша смутилась и залепетала что-то невнятное.

Он подошел к книжному шкафу и вытащил старый альбом, обтянутый малиновым бархатом.

– Ну смотрите, коли вам интересно.

Маша принялась жадно вглядываться в старые, слегка размытые черно-белые фотографии своих бабки и деда. Высокие, статные, красивые люди. Неудивительно, что Золотогорский так красив.

– Сестра, – грустно сказал он, указав пальцем на молодую красивую женщину, – Мария. – И, помолчав, добавил: – Трагическая судьба. Умерла совсем молодой. От аборта. – Он резко встал со стула и подошел к окну. – Совсем молодой, да. Восемнадцати лет. Влюбилась до смерти в женатого человека. Забеременела. Испугалась. Пошла к бабке-повитухе и умерла. Заражение крови. Три дня горела в температуре, боялась сказать родителям. Дурочка. Отвезли бы в больницу и спасли – конечно, спасли бы! А она скрыла – стыдно было и страшно. Вот так. – Он развернулся к Маше и попытался улыбнуться. – Ну, поехали дальше?

– А что тот, от которого она забеременела? – тихо спросила Маша. – Он был в курсе?

– Да, разумеется. А что толку? Осуждали-то все ее – связалась с семейным. У него была и вправду хорошая семья – жена, двое детей. Во всем обвинили Машу. Стерва, разлучница, гадина. Поделом! Я тогда уже учился в Ярославле. Ничего не знал, приехал уже на похороны. Хотел убить ее любовника – абсолютно серьезно был на это настроен. Остановила мать – потерять еще и меня, второго ребенка – она бы этого не пережила. Я и смирился. Правда, долго корил себя за трусость. Ну, отсидел бы. Дали бы, скорее всего, немного – состояние аффекта. А я струсил – подумал с своей карьере.