Марта Кетро - Рассеянная жизнь

В тот год октябрь до самой середины был тёплым и сухим, она всей кожей чувствовала последние золотые дни, когда можно носить маленькое платье, тонкие колготки и туфли. А в самый распоследний радостный день поехала на Арбат и зашла туда, где не была уже больше года — в «Аквариум». Её осенила счастливая идея найти подарок для Джефа. Раз уж люди ездили туда-сюда, письмо вон передали, то, может, и её посылочку прихватят.

Недолго думала, что подарить — такое, чего у них там нету, а он любит, и чтобы о ней напомнило. Семидесятиградусную виноградную чачу, например, которую они пили однажды в октябре, чтобы глотнул — и сразу мокрая дорога, золотые фонари и голос женщины влюблённой, и хруст песка, и храп коня, и мигалки ментовские.

Понадеялась, что может бармен там прежний или из завсегдатаев кто подскажет, где искать. Вошла, с порога увидела знакомый народ и даже Альберта, будто не исчезала никуда. Со всеми обнялась, пощебетала и про чачу спросила, но никто ничего толкового не посоветовал. Было огорчилась, но какой-то мелкий бритый парень вдруг вылез, говорит, знаю, надо по Сивцеву Вражку вниз пойти, есть местечко неприметное, там продадут.

Если бы она присмотрелась, то увидела бы, что он странноват — сидит вроде спокойно, но живот прикрыл руками и ссутулился. И движения слишком быстрые, видно, что нарочно притормаживается, а так резкий, как понос, и злющий. Но фасолька не присматривалась: ну, незнакомый, но какая разница, в «Аквариуме» все свои, и потому согласилась, когда он предложил отвести за чачей.

Альберт покосился, но ничего не сказал, она помахала всем на прощанье, сбежала по лестнице и пошла рядом с парнем, чуть не пританцовывая. Ведь подарок — это почти как встреча, она могла как следует представить Джефа, откручивающего крышечку безымянной бутыли: вот он принюхивается к острому запаху, прикрыв глаза, прикладывается, делает первый огненный глоток из горлá, и она даже чувствует огонь, обжигающий его, и тепло в груди.

Парень тем временем что-то говорит о том, что они тут с друзьями купили и расселили коммуналку, надо зайти на минутку, и она действительно заходит с ним в огромную старую квартиру, пустую, скрипящую дверями и половицами, даже и не грязную, но и не совсем живую. Оказываются в комнате, где из мебели небольшой телевизор, тумбочка и матрас, на который парень её настойчиво подталкивает, и только тогда она перестаёт улыбаться. Пятится к дверям, но неожиданно получает короткий быстрый удар в печень и падает, задохнувшись от боли. «Давай, выбирай, или я один, или остальных позову», — шипит парень, и дверь тут же открывается и кто-то говорит: «Мишань, помощь не нужна?» — «Не нужна?» — спрашивает у неё парень, и она быстро мотает головой: «нет, нет». И потом стоит на коленях, он долго и размеренно трахает её, два раза подряд, а она думает только о том, что не подцепить бы опять чего. Наконец он отпускает, но уйти не даёт, велит лечь рядом, закуривает и неспешно рассказывает, что освободился только вот, восемь лет оттрубил, обратно не собирается, так что ей дёргаться не надо, если жить хочет. Нормально же поладили, так-то он парень нормальный и жениться может. «Я когда пацанёнком был, ездил на Арбат, смотрел на вас, тамошних крутых, думал: вырасту — тоже золотой стану. И тёлку себе такую заведу».

Она же глядела на его стопы с вытатуированной паутиной, выжидала и думала, как бы уйти живой. И что чачи не будет, не будет подарка, не будет улыбки Джефа и обжигающего глотка.

Парень проводил её до метро и даже оставил номер телефона, и это в самом деле был последний тёплый день в том году, назавтра похолодало, дальше только дожди и промозглый ветер.

Фасолька съела пару пачек антибиотика и вроде бы обошлось, но обида жгла, и однажды она всё-таки заехала на Арбат и нашла Сашеньку. Сказала скупо и солидно: «Обидели меня тут, надо наказать», и стала ждать ответа. Сашенька затянулся лакистрайком своим без фильтра и пожал плечами.

— Есть люди, накажут, если надо. Тебе же без мокрухи? Тогда штука.

— Нету у меня штуки, — фасолька сразу растеряла всю крутость.

— Тогда можно натурой, если человека четыре работать пойдут, значит, с ними. Вот и подумай сама, надо тебе ещё четверым давать или забудешь по-хорошему?

Она подумала и забыла.

На этом её история с Арбатом закончилась, даже самая глупая девочка не могла вечно жить иллюзиями о братстве, крутых парнях и дерзких девчонках, среди которых есть и её место. Никакого малого промежутка для тебя нет, детка, беги домой, пока не сожрали. И любовь её наконец отвязалась от арбатских камней, окончательно переселилась внутрь и перестала нуждаться в подтверждении извне.

Арбат напомнил себе только один раз, через год, когда неожиданно позвонила Ирка Белый Лобок и рассказала, что родила от одного там, сидит теперь с ребёнком, особо даже выйти никуда не может. Фасолька по доброте согласилась приехать, посмотреть за малышом, и на следующий день была на Таганке.

Ирка сунула ей бутылку со смесью и ускакала по неотложному делу. Младенец всё время спал, фасолька разглядывала небольшую запущенную квартиру, и тут в дверь постучали. На пороге стоял парень неясного возраста и за спиной ещё сколько-то, похожих на выводок крысят. Фасолька вежливо ответила, что хозяйки нет, и дверь захлопнула, но в глазок увидела, что парни не ушли, уселись на лестнице. Неизвестно почему, но они её сильно напугали своей равнодушной готовностью ждать не пойми чего — она не сомневалась, что у Ирки, довольно миленькой и неглупой, таких приятелей быть не могло.

Ирка вернулась через пару часов, зачем-то впустила крыс и закрутилась по дому, а старший, не спросясь, пошёл в спальню, перетянул руку жгутом и вколол себе что-то из шприца — быстро и молча. Откинулся на кровать и с лица его сползла человеческая маска, обнажив плывущую чавкающую гниль, от которой следовало тихо отойти, не поворачиваясь спиной, потому что она была опасна, по-настоящему, утробной хищностью, а не лихим киношным риском. Фасолька пошла на кухню к Ирке:

— Там, это… он укололся…

А Ирка ответила ласково и абсолютно лживо:

— Это ничего, не обращай внимания, бывает. — И только тут фасолька разглядела, что хорошенький Белый Лобок превратился в сероватое пугало с тусклым стеклянным взглядом, который она уже видела у стольких людей на Арбате. И почему-то раньше было не так страшно, только когда человек на её глазах вогнал себе в вену иглу, только тогда она ощутила подлинный ужас.

Фасолька не то, чтобы кинулась, но быстро отступила в коридор, оделась и сбежала, и ещё не дойдя до метро, навсегда выбросила из головы обречённого младенца, Ирку и Арбат.

Разве что через много лет проснулась от очередного повторяющегося кошмара: в пустую квартиру, где она как-то оказалась, ломятся гопники, почти подростки. Она запирается на ключ, но он проворачивается в замке впустую, дверь слетает с петель и в дом вползает серая хищная гниль в человеческом обличье. Это снилось ей и раньше, но только теперь она узнала их всех — и Мишаню, и неживую арбатскую квартиру, и крыс с одинаковыми мёртвыми глазами. Надо же, а ведь уверена была, что забыла.