Владимир Шапко - Настольная памятка по редактированию замужних женщин и книг

Недавно обедал с Плоткиным и тоже удивлялся: «Сколько можно о пенсиях говорить? О пенсионном возрасте? Григорий Аркадьевич? Что ни включишь — только об этом». — «Ну, эта тема навек. Как пропавшая группа Дятлова. А вообще, Глеб Владимирович, не загадывайте, не зарекайтесь — судьба за дверью стоит». Умный чёрт, посмотрел тогда на ведуна главный…

На работе всё было обычно, спокойно. Редакторы сидели, уткнутые в мониторы. Плоткин катался с креслом, подбадривал команду. Но Акимов, который, казалось, никогда не вылезал из-за своего стола (жил возле него, ел за ним, спал, другие дела делал) — сейчас ходил по кабинету и зябко ёжился. Был весь в себе.

Яшумов ждал.

— Глеб Владимирович, меня сегодня не будет. Всё оставляю на вас. Смотрите в двенадцать прямую линию. Вас ждёт сюрприз. — И он продолжил ходить. Но поглядывал на подчинённого уже со значением.

Яшумов вернулся к себе. Занялся привычным. Просматривал две новые рукописи, которые принесли сегодня редакторы. На папку Савостина, которая так и валялась на подоконнике… не смотрел. Забыл о ней. Навсегда!

В обед увидел всех сотрудников, сгрудившихся у монитора Плоткина. Сам Гриша тут же позвал:

— Глеб Владимирович, подойдите скорей! Смотрите — наш Пузырь!

Яшумов не поверил глазам своим: директор Акимов стоял рядом с Савостиным в группе петербуржцев. Построенных для прямой линии. Пузырь и Соломина рядом. От восторга у Пузыря глаза готовы были выпрыгнуть и пуститься в пляс. Савостин криво, снисходительно улыбался.

Яшумов не слышал, не понимал, о чём говорит человек впереди, перед которым держат микрофон. Яшумов не мог оторвать взгляд от двух… корефанов. «И куда теперь мне от них деться?» — повернулся к сотрудникам. «Нам, Глеб Владимирович. Нам», — уточнил Плоткин.

Савостин явился на следующий же день. У Яшумова, как всегда, без всяких церемоний развесил свои первобытные лохмы по вешалке. Поправил перед зеркалом петуха (или попугая?) и предстал перед главным редактором в своём рабочем прикиде — обтягивающие штаны цвета беж, шейный платок, рубашка апаш.

По-хозяйски сел, через стол протянул руку:

— Смотрели вчера прямую линию с президентом, Глеб Владимирович?

— Нет, — сказал Яшумов, глядя в сторону. — Не смотрел. — Стал перебирать листы рукописи, готовя себя к испытанию.

На этот раз встреча редактора и автора прошла без скандала. Хотя бы без скандала.

Но вечером в вагоне метро Яшумов не мог никуда деться от проклятых цитат Савостина. Которые начали возникать везде. Прямо в воздухе.

Первое предложение появилось над лохматой шапкой старика, сидящего напротив: «Макс атаковал сверху, как противный двуногий бульдог, а поросячьим носом успел хрюкнуть». Яшумов зажмурился, затряс головой. Старик же мгновенно понял, что напротив сидит сумасшедший. «Так обычно и действовал российский спецназ, но вот проблема, не люди это!» — добавилось над несчастным стариком. О, господи!

Другая цитата выползла прямо из маленького уха полной дамы. В виде облачка: «Как Артур и ожидал, это была девушка, с вполне сформированными нормами. Тощие ножки неожиданно оказались босыми и загорелыми». Яшумов готов был плакать. Полная дама передёргивалась от брезгливости и возмущения. Даже встала и пошла к двери. «Артур плюнул ей вдаль», — добавил Савостин даме. Коротко, как всё гениальное. Да что же это такое-то, а?

«Теперь Макс лишился возможности осуществить свою давнюю мечту — стать всемирным кронштейном», — возникло вдруг из носа у длинного парня, висящего на верхней штанге. Парень был удивлен. Поворачивал голову, искал: откуда это? Даже не мог подумать на пригнувшегося Яшумова.

Выпав из вагона, Яшумов потащил цитаты с собой. Они стали возникать поверх людей, торопящихся из метро наверх. Яшумов не успевал читать их!

Измученный, брёл к дому: «Несмотря на короткую седую бороду, лысую и выбритую голову, худющее туловище, он не выглядел конченым человеком». Господи-и.

Дома увидел испуганную жену: «Девушка была умная, кроме того, её насиловали не в первый раз, и от этого действия терять голову и разум — непростительная роскошь».

— Что с тобой? На тебе лица нет. Ты заболел? Отравился в своём кафе?

«Артур напустил на себя выражение попранной невинности и ушёл в ванную».

«Не-ет! — опять кричал ночью во сне Яшумов. — Не-ет! Не буду переучиваться на виндовс 10! Не буду! Я — Яшустин! (Несчастный забыл свою фамилию. Создал гибрид.) Я не хочу выходить на прямую линию с Президентом! Не хочу! Не-ет! Я не Савостин! Я — Яшустин! Спаси-ите!»

На симфоническом концерте в филармонии жена сидела рядом. Почему-то ужималась в кресле, пригибала голову. Точно притащили её сюда насильно, и теперь она не знает, как отсюда сбежать.

Яшумов тоже был напряжён. Переживал за музыку, за музыкантов на сцене. Как будто те не соответствовали. Как будто плохо играли. Как будто были виноваты, что рядом с ним сидит испуганная жена.

Он привёл Каменскую в филармонию в первый раз. Он хотел поразить её. Однако та, подняв голову, уже рассматривала завитушки на колоннах. И дирижёр на сцене только разводил руки. Как бы говорил Яшумову: ничего не попишешь, дорогой, — деревня. Точнее — Колпино.

Во время пронзительного, щемящего адажио, от которого у Яшумова навернулись слёзы, она вдруг стала смотрел круто вверх, на люстру. Точно та должна была вот-вот оборваться и полететь ей на голову.

Невольно Яшумов тоже смотрел вверх. Люстра походила на гигантское яйцо Фаберже. И, действительно, сорвись она — трудно даже представить, что началось бы в зале. Страх жены оказался заразительным.

Яшумов вывел жену из филармонии. Сразу же после первого отделения. От греха подальше.

В детстве Глебка Яшумов переиграл почти все упражнения и этюды Черни. В пять лет он старательно долбил их под руководством мамы. А уже в семь — наяривал. В быстром темпе. Старинное пианино с подсвечниками постоянно гудело, тряслось в гостиной и как будто даже передвигалось. «Держи темп! Не убыстряй! Держи спинку!» — командовала мама.

Деревенская Алёнка (внучка домработницы), в первый раз увидев пианино в гостиной Яшумовых, осторожно подошла к нему и спросила у бабушки: «В этом ящике прячется музыка, да?» Бабушка Арина, но не Родионовна, а лишь Михайловна, только гордо усмехнулась. В фартуке в кружевах продолжила обметать большую вазу мягким султаном на палке.

А когда, поев, выбежал маленький Моцарт и с прямой спинкой задал 25-й этюд Черни, когда всё загудело и затряслось — Алёнка отпрянула, схватилась за руку бабушки. «Вот тебе и ящик!» — рассмеялась Арина Михайловна.

Через год-полтора юные Алёнка и Глеб играли «на ящике» уже в четыре руки. «Держите темп! — командовала мама, подсовывая к детям щёлкающий метроном. — Темп! У обоих прямые спинки! Темп! Раз-два! Раз-два! Глеб, не гони! Алёна, молодец!»