Владимир Шапко - Настольная памятка по редактированию замужних женщин и книг

Двинулись по парку дальше. Почта Банк обнаружил у себя в руке сладкую вату. «Зачем?» — повернулся к жене. «Поешь сладкого, — успокоили его. — Станет легче». Сунул лицо в вату. Вынул лицо. Стал походить на Деда Мороза. Норма-альный Почта Банк.

До Жанны Яшумов никогда не таскался по таким многолюдным увеселительным местам. Избегал их. Поэтому предложил поехать в Александровский сад. В спокойный сад. Поклониться великим людям России. Глинке, Жуковскому, Лермонтову, Гоголю.

Видя, что жена колеблется, убеждал:

— К памятнику Пржевальскому, наконец, пойдём. Великому русскому путешественнику. Ты же читала его, Жанна. Я тебе давал книгу!

Но на все призывы просветителя по-детски капризно пропели:

— Не хочу к Сталину с верблюдом. Не хочу-у.

«К Сталину». «С верблюдом». Так извратить всё. Вот он — простой народ. «К Сталину с верблюдом». Знал бы бедный Николай Иванович, с кем сравнивают его теперь простолюдины.

— Ну хорошо. Давай тогда в Александровский парк. Не в сад — в парк.

Жанна начала что-то такое припоминать. И как хлопнула себя по лбу:

— Так это в Сашку, что ли? Так бы и говорил!

Яшумова опять передёрнуло. Теперь от «Сашки». Так опошлить название парка. Но заспешил за женой. К метро. Нужно было доехать до Горьковской.

В парке жена сразу повела его к Мини-городу. К Мини-Санкт-Петербургу.

Здесь она ходила и трогала бронзовые достопримечательности города. Будто грязными руками захватывала. Бронзовую мини-Биржу, бронзовую Петропавловскую, Исаакиевский собор. Казанский. Видимо, ощущала себя безнаказанным Гулливером. Яшумову хотелось вытащить её из «города» и отшлепать как девчонку. Однако когда огибали святого Петра с ключами, охраняющего город, Жанна и сама поглядывала на Охранника с опаской. А вдруг кудлатый и впрямь возьмёт её и отдубасит по попе.

Яшумов загорелся было повести жену в аллею «Памятные кресла». Рассказать, какие великие театральные деятели там увековечены. И живущие до сих пор, и почившие. Но ученица посмотрела на кресла только издали: «Готовые надгробия для могил стоят. Распродажа. На кладбище». Даже не приблизилась к алее.

Зато среди бронзовых Архитекторов за бронзовым столом вела себя как своя.

Жанна понятия не имела, кто эти люди. Но сразу уселась к ним на специальный, всегда свободный бронзовый стул. Улыбалась. Как среди друзей, корефанов. В горшке своём, разрисованном цветочками. В столь любимом коротком ситчике. Чуть только прикрывающем мощные наплывы бёдер. Которые всегда убивали просветителя наповал.

Нередко ещё молодым Яшумов тоже приходил сюда. И один, и вместе с Толей Колесовым. За вдохновением. Посмеиваясь, по очереди сидели на этом стуле среди Архитекторов. Но особого прихода Музы потом не ощущали. А ведь верная примета, как уверяли многие литераторы. И не только литераторы.

Хотел назвать улыбающейся жене фамилии Архитекторов. Кратко рассказать, кто чем знаменит, но его опять потащили. На этот раз к павильону «Грот». К искусственному сооружению в виде нагромождений больших камней. С арочным входом. Яшумов не был здесь лет десять, и всё изменилось. Теперь, как доложили ему, здесь кофейня под названием «Большекофе», где готовят и подают лучший в городе капучино.

В кофейне внутри «Грота» сидели, как и положено сидеть в пещере — в полутьме. Только с космическими какими-то, еле святящими дырами по низкому потолку. Напиток действительно оказался вкусным. Как и пирожные… Тихо играла какая-то легкая музыка. Клёвая музычка, по аттестации рядом сидящей меломанки. Бармен впереди своего алтаря стоял, раскинув на стойке руки. Вроде гордого гуся с бабочкой.

Ещё походили по парку. Постояли возле круглой клумбы на горке. Под названием «Цветочные часы». И без этих часов было понятно, что пора домой. Но Яшумов никак не мог забыть про Александровский сад. Не мог упустить возможность (редкую!) просветить как-то жену, приобщить её к серьёзному, вечному. Постоять в Александровском, поклониться вместе с ней великим людям.

Жанна начала было опять артачиться — теперь уже сам потащил. И через полчаса (доехали на метро) были в Александровском саду.

Но тут, как на грех, сразу вышли к Пржевальскому. К бронзовому бюсту на постаменте в виде гранитной скалы. Где внизу, у скалы, действительно лежал, поджидал Николая Михайловича терпеливый верблюд. Но «Сталин с верблюдом», как известно, Жанне надоел. Прошла, даже не посмотрела.

Яшумов хотел было к Глинке Михаилу Ивановичу, но его и тут потащили в другое место. И потащили, к немалому его удивлению, к «Танцующему фонтану» возле здания Адмиралтейства. Неужели была здесь? Но с кем? С первым мужем? С каким-нибудь Дядей Хахалем?

Стояла перед фонтаном намного впереди Яшумова. Словно охватывала его весь. Словно хотела утащить все выплясывающие, бьющие к небу струи с собой. Как сверкающее лёгкое дерево, по меньшей мере.

Яшумов не любил салюты, фейерверки, фонтаны. Но это зрелище для знати и простых людей — его захватило.

Дома ночью он крепко любил жену. Потом жалел. Глупую милую свою простолюдинку.

С Плоткиным обедали во всегдашнем дешёвом кафе неподалёку от издательства. Гриша, отпиливая от шницеля вилкой, кидал куски в рот, говорил о недавно прочитанной книжке. Под названием «Почему мы пишем»:

— Автор американка, писатель и критик Мередит Маран. Она обратилась к двадцати известным американским писателям с одинаковым вопросом: «Почему вы пишете?». И, как оказалось, причины у всех, в общем-то, одинаковые. И я не буду сейчас о причинах. Меня зацепило другое. Короткий совет Джоди Пиколт (кстати, активно переводимой у нас) о писательском застое. О пресловутой прокрастинации. Цитирую по памяти: «Пишите даже тогда, когда вам не хочется. Муза тут ни при чём. Всегда можно отредактировать плохую страницу, но нельзя отредактировать пустой лист». Здорово сказано! Ничего не добавишь!

— И когда это она написала? В каком году?

— Книга переводная. Но свежая. Думаю, года два-три назад.

Яшумов усмехнулся:

— Точно так же, как эта американка, говорил ещё мой Наставник. В литинституте. Мастер. (Яшумов назвал фамилию.) Только говорил он это нам, студентам, более двадцати лет назад. Цитирую. Тоже по памяти: «Пишите много, пишите плохо. Но пишите постоянно, не останавливаясь ни на неделю, ни на день. О вдохновении забудьте. Всегда можно извлечь что-то даже из плохой страницы. Но ничего не вытащишь из ненаписанного. Из белого листа. Запомните это, друзья».

Плоткин оживился:

— Так это говорит как раз о том, что природа творчества всегда была и есть одинакова. У всех, Глеб Владимирович!

У Яшумова сразу заболели зубы. Как и двадцать лет назад после слов Мастера.