Вионор Меретуков - Млечный путь

Петька подтащил к окну стул, взгромоздился на него. Привел орудие убийства в боевую готовность. Прицелился. Начал отводить руку назад.

— Открой окно. Чего проще… — сказала в этот момент Бутыльская.

— Кто вас просил говорить под руку, любезнейшая Эра Викторовна!

— Выпустил бы ты ее.

— Выпустить?! На волю?! Еще чего! — возмущенно прошипел Петька. — Нет, дорогие мои, уничтожить эту гадину — для меня дело чести! — добавил он зловеще и со всего маху врезал по мухе. Оконное стекло разбилось на мелкие осколки и разлетелось по всей комнате. Тут ножка стула под тяжестью грузного Петьки подломилась, и он, несмотря на все свои навыки альпиниста, с воплем полетел на пол. Петькины руки до локтей оказались изрезаны стеклянной крошкой. Слава богу, кости остались целы. А муха? А героическая муха успела вовремя ретироваться и перелететь на потолок. С тех пор ее оставили в покое.

Итак, вернемся к декабрьскому солнцу, которое ласкало доску с редакционными ляпами, бормочущему чайнику на плите и убаюкивающему голосу Эры Викторовны, болтавшей с кем-то по телефону.

Пищик вломился в комнату, когда на часах было два пополудни. С невероятной резвостью перебирая ногами и лавируя между столами, он, ни на кого не глядя, метнулся к окну. Бутыльская прижала трубку к груди и привстала.

— Вывоз чая за пределы Китая карается смертной казнью! — выкрикнул Филя, истерично хохоча. — Аллилуйя!

Мгновением позже он птицей взмыл на подоконник. Дернул старинный латунный шпингалет. Рванул раму на себя. Зазвенело стекло, извилисто лопнув по диагонали. Рама с омерзительным треском подалась, и морозное облако впорхнуло в комнату. Окинув всех горящим взором, Филя еще раз возопил: «Аллилуйя!» — и с шестого этажа сиганул вниз.

Еще висело в воздухе молитвенное слово, как до нашего слуха донесся звук упавшего тела. В голове завертелся глагол «брякнулся».

Первым к опустевшему окну подбежал я. С трудом сдерживая радостное волнение, я глянул вниз. Мой враг лежал ничком, уткнувшись лицом в грязный снег. Вокруг его огненно-рыжей головы, медленно разрастаясь, расплывалась темная лужица. Это было единственное, что как-то оживляло картину. Руки и ноги Пищика были широко расставлены, как у человека, который, стоя на путях, хочет остановить поезд.

Подошла Бутыльская. Она тоже глянула вниз и холодно констатировала:

— Рожденный ползать летать не должен. Был Пищик, нету Пищика.

«Псилоцибе полуланцетовиидная, или “Колпак свободы” — особый вид грибов. Входит в группу галлюциногенных грибов. В результате разового употребления у человека возникает искаженное восприятие окружающей действительности. Такое состояние принято называть психоделическим опытом, а на сленге бывалых наркоманов подобные ощущения величают “путешествием”».

Это я вычитал в одной очень полезной книжице, которую случайно углядел на столе Бутыльской. Если подмешать в чай, говорилось в ней, три грамма таких грибочков, высушенных и в порошок истолченных, и выпить это снадобье, то спустя примерно час возникнет непреодолимое стремление выпрыгнуть из окна. Справиться с этим невозможно.

А что, если подмешать десять граммов, подумалось мне. А если двадцать — для верности?

Я потратил несколько выходных, чтобы найти этот «Колпак свободы».

Из соображений конспирации я каждый раз переодевался в офицерский полушубок из нестриженой овчины, а на голову нахлобучивал лохматую казачью папаху. Полушубок достался мне от деда, страстного любителя подледного лова, и поэтому даже спустя десятилетия от полушубка воняло рыбой. Ноги грели оленьи унты, тоже дедовские. Обрядившись во все это, я подошел к зеркалу. Вид у меня был ослепительный: ни дать ни взять отважный покоритель Арктики. Я повернулся к зеркалу боком. А так — чистый махновец. Я себе очень понравился. Наверно, я хорошо буду смотреться в овощных рядах, среди горок квашеной капусты и пирамид из соленых огурцов.

«Колпак свободы». Интересно, какой болван его так назвал? Более несуразное сочетание слов трудно вообразить. Свобода ассоциируется с волей, вольтерьянством, независимостью, необозримыми просторами, прериями, бескрайними пампасами, с известной статуей, наконец. А колпак?.. Колпак — он и есть колпак.

Я побывал на «Птичке», затем расширил круг поисков — пришлось выезжать за пределы Московской области. И наконец в недрах овощного рынка в городишке Грибунине набрел на местного специалиста по галлюциногенным грибам, страдающего тяжким похмельем. По сходной цене приобрел пакетик. Кстати, у «Колпака свободы» был довольно приятный запах, напоминающий аромат спелой дыни.

— Товарец высшей пробы-с, — сообщил мне специалист и, подмигнув, добавил: — Лучшее средство против страха высоты.

Специалист по грибам взирал на мое меховое великолепие с завистью. Сам он дрожал от холода в рваной кацавейке.

— Есть свежее мумиё, — прошелестел он лиловыми губами. — А также гуано. Интересуетесь?

— Верьте ему больше! Гуано! — смеялись бабы. — Гуано из-под козла…

Видно, бабы не очень-то привечали специалиста, и ему приходилось здесь не сладко. Неожиданно я проникся к нему сочувствием. Захотелось как-то сверх уплаты отблагодарить его. Я снял с головы папаху. Протянул ему. Во мне изредка просыпается нечто, что можно с известной натяжкой назвать благородным порывом. Но в данном случае ничего благородного в моих действиях не было, потому что папаха тоже пованивала рыбой.

…И вот настал час расплаты.

Незаметно подсыпать порошок в коробочку с «Серебряными иглами» было просто: обе секретарши Пищика, словно сговорившись, заболели гриппом, а отхожее место по известным резонам Филя посещал с завидной регулярностью, подолгу оставляя кабинет без присмотра.

Я с удовлетворением отметил: коли Пищика с такой сумасшедшей скоростью понесло к подоконнику, значит, все сделано правильно, и чашу с «Колпаком свободы», перемешанным с «Серебряными иглами», он испил до дна.

Таким образом, Пищик стал моей второй жертвой. Я подвел итоги. Два дня — два трупа. Отличная, прямо-таки урожайная результативность! Я самодовольно потер руки, похвалив себя за оперативность и чистую работу.

Павел Петрович говорил: убийство должно быть красивым. По-моему, я и Пищик, каждый по-своему, хорошо справились с задачей. Хотя Филя и не парил, как легкокрылая чайка над морскими просторами, а прозаично шмякнулся оземь, на мой взгляд, выполнил он все идеально, быстро и даже с претензией на театральность — чего стоит его прощальное «аллилуйя».

Я же, не замарав рук, реализовал все аккуратненько и с поразившим меня самого проворством.

О своей роли в трагической гибели Пищика Корытникову я ничего не скажу. Корытникова это не касается. Не его это собачье дело. И потом, почему я по каждому ничтожному поводу должен бежать с докладом к своему наставнику? Тоже мне событие — смерть какого-то вонючки! Да Пищика давно надо было спровадить на тот свет!