Вионор Меретуков - Млечный путь

Две недели мы с Ритой бродили по городу, по его старинным улочкам, допоздна засиживаясь в барах и ресторанах. Осчастливили своим посещение местную оперу. Давали Вагнера. Судя по кислым лицам моих соседей по ложе, я не был единственным, кто, страдая, высидел до конца. Рита заснула на Вольфраме. Завидую. Уснуть, когда состязание в полном разгаре, когда артисты, ревя в три горла, пытаются переорать друг друга…

Я был полностью на стороне Владимира Набокова, который в 1934 году после венской премьеры поставил «Тангейзеру» убийственный диагноз: «Такое впечатление, что неожиданно запели ожившие картонные доспехи». С тех пор, на мой взгляд, мало что изменилось: те же картонные доспехи и утробные голоса, словно певцов душат в пустой бочке из-под квашеной капусты. Та же подкупленная клака. И те же партерные эстеты-меломаны, восторженные, шумные, неуемные, которые после каждого акта до красноты отбивают ладони и дурными голосами ревут: «Браво!!!»

Не понять мне многого. Видно, не дано. Ненавижу Вагнера. Я вообще многих ненавижу. И не только композиторов. Вчера возненавидел таксиста. Потому что он повез меня кружным путем. Невинный обман, обычный для таксиста. Но я его тут же возненавидел. Даже задрожал от ярости. Так недолго превратиться в мизантропа. А что? Совсем не плохая перспектива. Только сделаю исключение для так называемой лучшей половины человечества, хотя именно женщины заслуживают ненависти больше всего.

Боюсь, пройдет совсем немного времени, и я возненавижу себя. Все идет к этому. Начало положено: во время бритья я каждый день вижу не себя, а мертвую голову Бублика. Таким образом, я каждое утро брею ненавистное лицо мертвеца. Только и разницы, что ухо пока на месте.

Рита, как может, помогает мне справляться с тоской. Не знаю, что бы я без нее делал. Я начинаю испытывать к Рите нечто, что можно назвать вялым предвестником любви. Разумеется, это не любовь в чистом виде, не болезнь, но что-то настолько близкое к ней, что я начинаю опасаться за себя: я с трудом подавляю в себе ревность к ее прошлым подвигам. Печальный опыт подсказывает, что это первый симптом опасного недуга. Моя слабость — неожиданная для меня самого себя влюбчивость. Как убийца с кривым ножом, в любой момент она готова поразить тебя в сердце. Пора бы себя немного осадить. Хотя у ревности есть одно положительное свойство: ревность усиливает половое влечение, доводя его до повышенных, прямо-таки звероподобных вершин. И ощущения при этом настолько распутны, богаты, глубоки и разнообразны, что не возникает желания их сдерживать.

Есть такая разновидность шутников-весельчаков, которые в любой момент готовы предаться грусти. Так вот, я один из них. Это не недостаток и не достоинство. Это данность, с которой не хочется мириться: скверно, когда ты грустишь по всякому поводу.

Надо не грустить, а кормиться простыми истинами. Простые истины — это те, что валяются под ногами. Например, доступные женщины. Одна из них сейчас идет по улицам старинного города и держит свою руку в моей руке, и несет милую чепуху, рассчитывая на мою доброту и щедрость. И мне это по душе. Пусть жизнь играет всеми своими грубыми красками. Женщина и мужчина. Обоим хорошо. Это простая истина. Или моя церквушка в Мушероновке с сияющим зеркальным крестом. Это тоже простая истина. Но так ли уж она проста? Почему я дал деньги на ее возведение? Поддавшись внезапному порыву? Из страха перед исчезновением, в болезненной надежде, что после смерти не все потеряно и я буду еще чего-то стоить? И постройка церкви угодна небесам и поможет мне в бронировании удобного местечка в райских кущах? Не стоит лукавить перед самим собой: конечно, я ее построил потому, что хотел замолить грехи, уповая на Господа, который, как утверждает Библия, испытывал необъяснимую слабость по отношению к целым полчищам блудных сыновей. А я и был тем самым блудным сыном, который мечтает о том, чтобы кто-то пожалел и простил его.

Наверно, не меньше половины церквей в России восстановлено на грешные деньги. У бандитов стало модным давать деньги попам. Сто лет назад одни бандиты из идейных соображений разрушали церкви, другие, из страха перед возможным возмездием, — уже в наши дни их восстанавливают. Кто из них лучше? По мне — нынешние. Прежние отплясывали на развалинах того, во что столетиями верили их предки, которым, кстати, они обязаны жизнью. Нынешние — пусть для вида — хотя бы каются.

Я на пару дней смотался в Москву. Встретился с Бутыльской.

— Там, в банковской ячейке, был второй ключ, — тихо сказал я ей. — А рядом — письмо. Сказать, что там было написано?

— Наверно, какая-нибудь глупость? Чего ждать от идиота…

— «Когда игра заканчивается, пешка и ферзь падают в одну и ту же коробку».

Бутыльская задумалась.

— Любопытно. Что он этим хотел сказать? Ага, все понятно, недоносок спятил незадолго до того, как ему открутили голову. А ключ?..

— Вот, — я протянул Бутыльской ключ, отливающий золотом.

Бутыльская взяла ключ, повертела его в руках и расхохоталась.

— Это же анодированный ключ от детского конструктора! Теперь без риска ошибиться можно утверждать — племянничек спятил. Или… Или решил надурить потенциального вора. Допускаю, что перед смертью его посетило кратковременное просветление, и он решил на прощание пошутить. Шутка — это же фамильный стиль Бубликов. Еще мой дед в одна тысяча девятьсот тридцать седьмом году…

— Кроме письма, — перебил я ее, — и этого дурацкого ключа я видел там ожерелье, которому нет цены, оно и сейчас лежит в банковской ячейке.

— Не соблазнишь, — она отрицательно покачала головой, — осторожность — мать мудрости.

В Швейцарии объявился кудесник, он открыл клинику, где пересаживает головы старух на тела юных топ-моделей, которым в связи с внезапной смертью не посчастливилось состариться.

— Вот подкоплю немного денег, смотаюсь в Швейцарию и подожду, когда какой-нибудь молоденькой кинозвезде продырявят черепушку.

Фокин наконец-то получил от меня заверения, что я переведу на его имя некоторые суммы, достаточные для того, чтобы обеспечить ему безбедное существование, даже если он вознамерится проскрипеть еще тысячу лет.

— Ради этого я готов побить рекорд Агасфера. Если честно, реальность превосходит мои самые смелые ожидания, — сказал он замирающим от восторга голосом, когда узнал, какую сумму я ему отваливаю. — Я не надеялся на такие щедроты. Думал, что придется применить к тебе нестандартные меры воздействия.

— Сбылась мечта идиота.

— Сбылась мечта генерала, — поправил он меня.

— Учти, я отдал тебе последнее, — ныл я.

— Будет врать-то!

— Я гол как сокол, — продолжал я стенать.