Филипп Поццо ди Борго - Второй шанс (ЛП)

*

Я скучаю по тем ощущениям, которые использовались для определения того, где заканчивался мир и начинался я. Это тело, с его огромными границами, не принадлежит мне больше. Даже если кто-то захочет приласкать меня, его руки никогда не дотронутся до меня. Но эти образы все еще посещают меня, несмотря на то, что сейчас я постоянно нахожусь в огне.

Счастливчик

Когда мне было восемь лет, нас с братьями вызвали в дом бабушки в Париже. Она была талантливой скрипачкой, но не могла продолжить заниматься музыкой после того, как вышла замуж, так как у герцога Джо не было времени на «этот шум». Самыми ценными ее вещами были маленькая изящная скрипка и замечательный Стейнвей[10]. Она выстроила нас троих в бальном зале. Я сразу же стал претендовать на огромный черный рояль, который очаровал меня. Ален был поражен миниатюрностью скрипки и ее сложностью. В то время как Ренье, не видя больше инструментов на выбор, с тех пор потерял всякий интерес к музыке, а это означало, что у него будет много возможностей в будущем, чтобы громко дразнить Алена, меня и наши попытки играть дуэтом. Должно быть, это была мука, слушать нас. Я до сих пор помню наше с Аленом унижение на концерте в его школе-интернате. Это была соната Бетховена, Ален играл на скрипке, а я сопровождал его на фортепиано. Он только начал играть, как на этом все и закончилось, слишком громко гудели и шумели его одноклассники в зале. После этого я никогда не играл на публике. Теперь же я вообще не играю.

Бабушка устраивала много замечательных концертов в том танцзале в Париже, и я всегда был в первом ряду. Позже она организовала музыкальный фестиваль в Шато-де-ла-Пунта[11], что выше Аяччо[12]. Беатрис отвечала за рекламу, в то время как я расклеивал плакаты по всей Корсике.

Замок был музеем, посвященным жизни Карла-Андреа Поццо ди Борго. Я помню дежурного, который показывал посетителям богато убранные гостиные, библиотеки и спальни. Две большие картины висели друг против друга в библиотеке: на одной, написанной бароном Франсуа Жераром, был изображен Карл-Андреа Поццо ди Борго в зените славы, в разгар своего триумфа; на другой был Наполеон, накануне его отъезда на Эльбу[13], с лицом в шрамах, полным разочарования и горечи, работы Жака-Луи Давида.

Поццо никогда не жили в замке. Один из наших предков построил его, чтобы соблазнить жену жить на острове. Он купил камни из павильона Марии Медичи[14], который являлся частью внешней стены дворца Тюильри до пожара 1871 года. После краткого пребывания в Аяччо и ночи в замке, его невеста категорически отказалась когда-либо ступить на остров снова. Замок довольно сильно обветшал, однако дед Джо предпочел восстановить старую Генуэзскую башню, расположенную примерно на сто восемьдесят метров выше замка, в самом центре места, которое раньше было деревней Поццо ди Борго. Он любил останавливаться там с бабушкой. Время странно ощущалось здесь, когда он выглядывал из башни, чтобы увидеть часовню на склоне горы, в которой похоронен каждый член нашей семьи, и где будет бабушка, герцогиня Поццо ди Борго и верная жена Джо, когда придет ее время. Как будем и мы с Беатрис.

Мой отец сформировал четкое представление о каждом из своих детей в очень раннем возрасте. Несмотря на свою глубокую доброту, он произнес эти суждения с жестокой честностью. Они всегда были кратки. «Ренье – не ученый». Так Ренье был отправлен в Эколь де Рош[15]. Это была единственная школа-интернат английского стиля во Франции. Старшие мальчики были ответственны за обучение младших, брали на себя ответственность за них. Приоритет в школе был отдан спорту, нежели более интеллектуальным занятиям. Ренье не выделялся в качестве студента и так никогда и не приобрел вкус к спорту, но он развил страсть к рисованию, унаследованную от матери. Ален пошел по стопам Ренье, поступив в ле Рош. «Может быть, он достигнет чего-нибудь там». Нашему отцу потребовалось много времени, чтобы определиться насчет умственных способностей моего брата-близнеца, отчасти, возможно, потому, что тот был практически нем. Наконец, был начат и мой путь, как выразился отец, я был «наименее глупый из троих». Мне было восемь лет, когда он взял меня в Париж, чтобы я сдал вступительный экзамен в Лицей Монтень. В день объявления результатов отец держал меня за руку, пока искал наше имя в списке. Я получил оценку «хорошо» и поступил. И вот настал момент, когда я должен был оставить свою семью. С тех пор я мог видеть их только во время школьных каникул.

Элиане де Компьень, сестра моего отца, жила в Париже в частном доме с мужем Филиппом и тремя их детьми. Я оставался с ними все выходные, а также вторую половину дня по четвергам. Я садился на автобус от Люксембургского сада и всякий раз, когда мог, вставал на платформе сзади. Это было моим любимым занятием в мире, наблюдать, как улицы катятся мимо в тумане и выхлопных газах. Я представлял себя кондуктором, беспечно облокотившимся на перила, с фуражкой, небрежно сдвинутой на затылок, и рукой, зависшей над звонком остановки. Компьень стали моей второй семьей. Они поселили меня под навесом, в прачечной. Я спал в постели, которая складывалась в шкаф. Я открыл для себя совершенно другую Францию.

Филипп де Компьень мог бы находиться среди окружения Бертрана дю Гесклена, бретонского рыцаря и героя Столетней войны[16], по крайней мере, основание рода Компьень датировалось тем периодом. Филипп имел характер благородного воина и был замечательным охотником. После женитьбы он жил то в Париже, где управлял небольшой фабрикой по производству роскошной упаковки, то в Ла-Шез, поместье его обедневшей сеньории, состоящем из остатков деревни, цепляющейся за разрушенный замок. Ему удалось расчистить несколько комнат замка и создать нечто, напоминающее логово животного, однако большая часть его времени была потрачена на охоту на десяти квадратных километрах леса, который и составлял его феодальное владение. Он умер, окруженный своими любимыми животными, упрямо отказываясь заботиться о своем здоровье до самого конца.

Он научил меня охотиться и привил любовь к долгим преследованиям зверя, в одиночку, среди деревьев. Он также обучил меня рыбалке, другому одиночному спорту, в котором все зависит от зоркости и элегантности твоих движений. Дядя Филипп почти не разговаривал. Иногда, впрочем, он позволял себе отстаивать свою точку зрения с помощью кулаков. Однажды егерь в Нормандии оказался распростертым в салате после апперкота. Мой дядя подумал, что этот очаровательный парень был виновен в неуважении к его теще, герцогине. Претенциозный человек, он испытал на себе всю тяжесть своего характера. Его аристократическая грубость сделала невозможным для него выносить глупости своих сверстников.