Николае Есиненку - Деревянная пушка

— Каких людей?! Здесь ни души с самого начала войны. Мы в тылу, понимаете? В тылу врага!

— А когда наши вернутся? Кто их перевезет?

— Все равно лодку самолет разбил.

— Ничего, я скоро новую доделаю, — обещает старик и тут же охает: — Ох, корову бы уберечь!

— Если бы мы ушли, — вздыхает Мария, — теперь были бы далеко.

— Куда? Я всю жизнь тут прожил. И дед, и прадед были лодочниками. Жену тут схоронил, понимаешь? Вот она — смотрит на меня из-под того дерева.

Мария невольно глядит в сторону небольшого деревца, что виднеется на бугорке.

Под деревом белеет маленький крест. Марии так и не довелось узнать свекровь, но сколько раз она видит крест, столько раз ее сердце сжимается. Мария чувствует, что была она хорошей женщиной, хорошей, но несчастной…

— Я понимаю вас, папа, но поймите и вы: нельзя все время жить в страхе — вот прилетит, вот нагрянет! Мы уже и спать перестали!

— Не знаю, кто тебе мешает спать. Ночью беспокоиться не о чем. Хоть бы пролетел уже назад!

— А вдруг сегодня не пролетит?

— Докажи!

— Может, его советские сбили?

— Услышал бы тебя господь! Только что-то не верится: чует сердце, что опять он задаст нам… Чего лыбишься?

— Ничего… вспомнила, как вы позавчера удирали от него по лощине. Смешно!

— Цыц! — старику такие воспоминания неприятны.

— Вы не цыкайте, я правду говорю. Просила же не выходить со двора…

— Заткнись, тресну! Не посмотрю, что невестка… Докажи!

— Что вам доказывать?

— Что нельзя было выходить.

— И доказывать нечего. Сидели бы дома — обошлось бы.

— Ну и дуреха! — старик разводит руками, как бы призывая в свидетели окрестность. — Как же я мог сидеть дома, если этот чертов аэроплан гнался за поросенком?!

— Подумаешь, поросенок…

— Что ты сказала? А ну повтори… — И вдруг: — Тихо! Бежим!

Старик петушком семенит по двору и, похоже, рад бы зарыть голову в песок. Зато невестка на диво спокойна и только прыскает в кулак, наблюдая за его прыжками.

Совсем он, бедный, растерялся.

— Что, не летит?

— Это пчела гудит: под письмо забилась, а выбраться не может…

Плечи старика поникают.

— Кто его знает, — бормочет он, — авось и правда русские собьют…

— Нет, папа, — серьезно говорит невестка, — я тоже чувствую, что вернется. Давайте хоть поедим… еда стынет.

— Да не лезет мне кусок в горло, как ты не понимаешь! Пойду лучше с лодкой повожусь…

Он спускается в долину, к речке, где стоит начатая лодка. Рубит, тешет, а сам все поглядывает на небо. Бросает работу, возвращается во двор.

— Мда… — ему неловко. Он опускает голову и садится за стол.

Мария ставит миски, кладет ложки, опрокидывает из чугунка мамалыгу.

— Соль есть?

— Вот… — Мария подвигает к нему солонку. — Последняя.

— У меня от этого аэроплана вкус к еде пропал, — жалуется старик и, обжигаясь, отламывает кусок мамалыги.

— Давайте порежу, — предлагает сноха. — Завтра-послезавтра и перец кончится. А главное — мука…

— Видишь, никак не могу выбраться на станцию. Послушай, как ты полагаешь, что они собираются сделать с нами?

— Кто?

— Да летуны эти!

— Ничего… Дурят, дурью маются.

— Не скажи! Гусей отняли, поросенка сетью изловили, петуха на крюк надели!

— Бог с ним, с петухом! Нас бы не тронули…

— Дурочка, они скоро на корову нацелятся! А когда нечего будет взять, швырнут бомбу — и капут!.. Ох, не идет мне кусок в горло! Все из рук валится. Смотри, что сделали с забором… Овец закрыла?

— Вы же видели.

— А кур? Почему куры гуляют?

— Ей-богу, папа, вас не поймешь: то велите разогнать их, то… Вчера заперла курятник, так вы битый час толковали, что если бомба — ни одного перышка не останется.

— А то нет? На воле хоть две-три уцелеют.

— Если бомба, все это уже не важно.

— Докажи!

— Сами говорили — бомба не выбирает. Рванет разок, а на том свете мы и без коровы обойдемся.

— Что ж ты тогда сидишь? — вскакивает старик. — Гони их со двора! И овец выпусти!.. Стой! Овец я сам, а ты погляди, как там Флорика.

Мария недовольно поднимается:

— Даже поесть нельзя по-человечески…

Она разгоняет кур и, пока свекор выталкивает из ворот упрямых овец, выводит корову.

— Вниз их, к речке, в кукурузу! — командует старик, возвращаясь во двор. — А Флорику привяжи!

Сноха загоняет овец и корову в кукурузу. Флорика негромко мычит и лижет молодую женщину в щеку.

— Пить хочешь? — догадывается Мария и ведет корову к речке.

— Я что велел! — раздается сверху, но Мария делает вид, что не слышит.

Она ведет корову к речке, а сама ворчит:

— Неугомонный какой… Хоть беги от него!

— Я кому сказал!

— Корова пить хочет!

— Ну не дура? А если сейчас аэроплан? Куда бежать будешь? Принеси ей воды в кукурузу!

Сноха делает еще несколько шагов, колеблется… поворачивает обратно.

Когда она входит во двор за ведром, старик уже занят новым делом: забор чинит. Немец свалил, теперь придется поправить. Где топором стучит старик, где клещами старается. Жарко.

Мария берет ведро, спускается к речке, ступает, поддернув подол, в серебрящуюся воду. Ах, искупаться бы!..

Макс и Мориц глядят из самолета на землю. Видят дом… двор… старика, который возится у ограды. А женщина где? Мориц берет бинокль и замечает на берегу платье Марии, ее рубаху… Да вот и она сама в воде плещется!

— Беги! Беги-и! — истошно кричит старик, не зная, за что прежде схватиться. Вцепляется в первую попавшуюся жердь, но самолет уже тут как тут, и старик каменеет с жердью в руках. — Беги, Мария!

Так-так-так! Фриц летит прямо на него.

Не чая спасения, старик бросает жердь и вонзается головой в плетень.

Жаркое брюхо чудовища проносится над ним, почти касаясь крыши дома. Старика обжигает волна горячей бензиновой вони. Нестерпимый грохот мечется по двору, как волны потопа.

Самолет удаляется.

Старик от ужаса пробил плетень насквозь: верхняя половина тела снаружи, другая — во дворе.

— Что стала?! — хрипло кричит он Марии, подбежавшей с речки.

— А что делать? — она оглушена грохотом самолета, ослеплена взметенной им пылью. — Вы где?

Старик ожесточенно выдирается из плетня.

— Зде… здесь! — сердито отвечает он.

Невестка наконец обнаруживает его:

— Ой, как вы туда залезли?

— Убью!

— А что я такого сказала?

— Посмотри-ка, я цел?

— А что вам сделается?

— Нечего в глаза мне заглядывать, дура! Туда посмотри… — старик показывает назад, на ту часть своего тела, которая осталась во дворе. — Не горю я?

Она перегибается через плетень:

— Вроде нет…

Невестка и рада бы сохранить почтительный тон, да невозможно. Она прыскает, заливается смехом, но вернувшийся пират снова набрасывается на них, и его гул повергает Марию на землю. Поток воздуха от винта переворачивает стол, клочья сена срываются со скирды.