Николае Есиненку - Деревянная пушка

— Что ты сказала? Громче!

— Спрашиваю: как тебя зовут?

— Я уже сказал… Можешь называть меня Джикэ, и я буду доволен.

— Что мне делать?

— Присмотри за картошкой! Пригорит!

Амара не знает, куда девать себя.

А что будет, когда он выйдет из ванной… Надо, не теряя ни минуты, схватить мешки и… Дождь еще идет? Идет… но не очень сильный.

— А где твоя жена? — спрашивает Амара, чтобы не молчать. — Ты ведь женат?

— Это целая история! — отзывается хозяин.

Он откашливается и начинает рассказывать. Вода шумит, плещет, его голос то приближается, то удаляется. Амара не слышит, ее ничего не интересует. Она думает о деньгах и о Митру. Как же она допустила все это? Должен был ехать Митру, а не она. Чеснок? Пусть бы сам и продавал! Телевизор? Пусть бы сам и присматривал! А она, женщина… одна, в чужом городе… И как она позволила привести себя сюда? Как теперь выпутываться? Вот провалиться ей, если она разрешит этому человеку хоть одним пальцем дотронуться до себя!.. Чем-то пахнет… что-то горит! Ах да, картошка! Черт с ней!.. А если он все-таки начнет приставать?.. Митру?! Так ему и надо, раз не сумел меня уберечь! И, в конце концов, откуда он узнает?.. Если она привезет деньги в целости и сохранности… или даже купит телевизор. Интересно, Джикэ разбирается в телевизорах?.. Боже, о чем она думает?!

— А вот и я! — Джикэ неожиданно выходит из ванной. Выходит — и вдруг озадаченно свистит: — Опаздываю…

Только теперь Амара замечает часы на стене. Ровно два. А кажется — вечность пролетела…

Но что это он сказал? Опаздывает? Куда? На завод? Он работает в третью смену?.. Может, он что-то другое имеет в виду? Джикэ бросается к шкафу, просит ее отвернуться и торопливо переодевается.

Что он сказал? Не будет есть? Не успевает? Пусть ест сама и не обижается на него… Он хватает кусок хлеба, откусывает уже на ходу…

Что он сказал? Чтобы она не беспокоилась? Кровать застелена… А если ей станет холодно, пусть возьмет из нижнего ящика еще одно одеяло. Дверь? Что делать с дверью? Крепко прижать, и замок сам защелкнется. А как он потом войдет? Очень просто — у него есть ключ… Что еще? Ах да, спокойной ночи. Спокойной ночи, а дождь пройдет до утра.

И что теперь прикажете думать? Привел чуть не силой, затащил в дом, заставил принять душ и… Нет, зря он считает ее такой дурочкой. С другими у него, может, и проходило, а с ней не пройдет! Амару сладеньким не приманишь! Пусть не воображает, что если она простая крестьянка, то… То что? Сделал вид, что торопится на смену, а сам наверняка притаился где-то поблизости и ждет, пока ее свалит сон. Тут он появится и… куда ему лечь? Разумеется, в собственную постель! Нетушки, Амара не дура. Слыхала и про таких: в одну дверь выходят, в другую входят. Не выйдет! Да она даже не посмотрит на эту жалкую кровать! На чем она сидит? На стуле? Так и будет сидеть! Одета она? Одета. Так и будет одета! Еще посмотрим, чья возьмет!..

Уговаривает себя Амара, а сердце у нее в груди трепещет как воробышек. Одна, в чужом доме, среди ночи… скоро три часа…

Она уйдет — вот как она поступит! Еще капельку посидит — и уйдет! А если он стоит за дверью? Плевать! А если он сейчас вернется? Нет, надо немного подождать… может, он все-таки ушел… Скоро дождь перестанет, сказал он, а там и рассветет. И, признаться, ноги как ватные… Что это скрипнуло? Дверь? Нет, часы тикают. Сколько же времени прошло?.. Ушел. Вот дурачок! Нет, не может он стоять так долго под дверью, тем более что она и не думает ложиться… Который час? Скорее бы рассветало! Или уж дождь бы перестал… или уж пусть он шел бы с богом на свой завод, если она ему так противна… Надо же, платье высохло прямо на теле… как бы не простудиться… но ничего, в комнате тепло… Кто это? А, часы… нико-го, нико-го… тик-так, кап-кап… Дождь?.. Часы… она, кажется, спит… нельзя… нельзя… нельзя ни в коем случае спать… или нельзя не спать?.. спать… спать…

Дождь утих, а потом припустил снова. Это был первый дождь осени. Он срывал с деревьев проржавевшие листья и бросал их на асфальт, как листки календаря. Амара спала. Рассыпавшиеся волосы упали ей на плечи, халат приоткрылся, алые губы чему-то улыбались. Ее дыхание было похоже на прерывистый полет бабочки: вот снимается, порхает в воздухе, то и дело меняя направление, взлетая то выше, то ниже, планирует, падает, садится на цветок, складывает крылышки и, расправив хоботок, вонзает его в нежную мякоть…

— Нет! — внезапно вскрикивает Амара в смертельном ужасе. — Нет! — яростно. И вдруг — примиренно, упоенно, счастливо: — Нет, нет…

Она открывает глаза. Вскакивает.

С грохотом падает стул.

Нетронутая постель.

Тишина.

Никого.

Дождя не слышно.

— Господи, а ведь день на дворе!

Что происходит?!

Дом — ходуном! Кровать качается, стены тоже!

Все скрипит и скрежещет.

— Боюсь! — визжит жена, повисая у меня на шее.

— Землетрясение! — кричу я. — Стихия!

— Дети! — вопит она. — Дети!

— Туфли! — ору я, пытаясь удержаться на ногах.

Нас ударяет об стену и тут же несет к другой стене.

— Боюсь! Боюсь!.. — жена кричит еще что-то, но я не могу разобрать ее слов из-за чудовищного подземного грохота.

— Туфли! — я отрываю, отдираю от себя руки жены, хотя, честно говоря, не знаю, зачем мне в тот миг понадобились туфли.

Туфель нигде нет. Я отлично помню, что они должны быть в нише, рядом с мешком: вчера я велел жене выбросить ненужную обувь. Дом шатается, его трясет, как яблоню, а я ищу туфли.

— Туфли! — кричу я, заглядывая под кровать и зачем-то в шкаф. — Туфли!

— Какие туфли?! — вопит жена, заливаясь слезами. — Дети! Бежим!

«После того, как буря принесла дожди,

После того, как все постройки были разрушены,

После того, как яростная буря принесла дожди,

После того, как люди поднялись, как враги, друг на друга,

После того, как семя было насаждено, — да, насаждено,

После того, как зерно было порождено, — да, порождено,

После бури он сказал: «Я принесу дожди»,

После бури он сказал: «Я пролью в них дожди»,

После потопа он сказал: «Я сотру с лица земли все».

Небеса повелевают, Земля дает рождение растению «нумун»,

Земля дает рождение, небеса повелевают, дают рождение растению «нумун».

Держа младшего на руках, я лечу по лестнице вниз. Жена и старшие дети, шумно дыша, поспевают за мной. Двери на площадках распахнуты. Свет мигает. Успеваю на бегу заглянуть в одну из квартир — пустота, битые стекла, неестественно перекосившийся буфет. Люди обгоняют меня, я обгоняю людей. Не узнаю никого. Не знаю даже: может быть, дети и жена меня обогнали. «Землетрясение!» Да, землетрясение, — но на каком я этаже? Сколько можно спускаться с девятого? Год? Век? И вообще — спускаюсь я или поднимаюсь? Что со мной?! Нашлись туфли или нет?