Николае Есиненку - Деревянная пушка

— А где она, ох, люди добрые? — спрашивает он, не догадавшись.

Братья растерянно переглядываются.

— Где брынза, вы? — спрашивает хозяин уже совсем другим тоном.

— Мы только попробовали…

— Ах, мазурики!

Только незапертая дверь спасает самодеятельных кулинаров от его праведного гнева.

— Мда… ну что ж, считай, что мы пообедали, — говорит Василе, входя в следующее здание. — Слушай, ты уже набил руку. Давай, если что, разделимся. Ты стучи туда, а я сюда…

Дверь перед ним гостеприимно распахивается, но, прежде чем войти, Василе еще раз напоминает Иону, чтобы тот не стеснялся и, если его тоже впустят, занялся делом.

Иону открывает маленькая старушка и жалостливо оглядывает его с головы до ног:

— А что же ты, сынок, умеешь делать?

— Н-не знаю, — бормочет он. — Может, полы помыть или замок починить?

— Замок у меня хороший, а полы лакированные… уж не знаю, чем тебе, милый, помочь. Ты здешний или из других краев приехал?

— Я, бабушка, из деревни.

— Надо же! Я тоже когда-то в деревне жила… Ну как бы мне тебя выручить: как нарочно все дела сама переделала!

— Что ж, сами так сами, — он подается к лестнице. — До свидания, бабушка.

— Неужели так и уйдешь, болезный? Из какой, говоришь, организации тебя прислали?

— Я, бабушка, не от организации, я сам от себя… Будьте здоровы.

— Ну, если не от организации, так, может, почистишь картошку? — предлагает старушка.

Иону вчуже становится смешно. Такого он еще не слыхал, чтобы картошку чистили за деньги. Эх, увидели бы его земляки или, не дай бог, жена и дети!..

Он справляется довольно быстро и выжидательно смотрит на бабку.

— Ты уж извини, милый, — говорит она, — водки не держу. Вот тебе хлебушек с салом… поправься маленько.

— Это вы что же, бабушка, милостыню мне подаете?

— Кушай на здоровье, сынок…

Вконец уничтоженный Ион идет в соседнюю квартиру поглядеть, чем занимается там брат Василе. Тот — стирает белье. Когда Ион заглядывает к нему в ванную, Василе как раз выжимает дамскую комбинацию.

— Освободился? — спрашивает он. — Очень хорошо! Хозяйка сказала, что, когда вернется, найдет для нас и другую работу. Становись рядом! Сегодня, скажу тебе честно, нам везет. Куда ни зайдешь, везде что-нибудь дают.

— И сколько же ты собираешься хапать?

— Понимаю и отвечаю: сколько дадут. Ведь это все денежки, живая копейка… Ты, кстати, сколько заработал?

— Вот… — Ион протягивает ему хлеб с куском сала.

— И все?

— Все.

— А что ты там делал?

— Картошку чистил… она меня за нищего приняла.

— Не за нищего, а за алкоголика, — поучительно говорит брат Василе. — Нынче нищих нет. Ладно, не беда — ты, брат, не бойся труда! Мыло — великая сила! Навались!

Брат Василе стирает ночную сорочку, или, в просторечье, ночнушку, брат Ион — мужские подштанники. Сноровки ему не хватает, он вертит и так и сяк, трет, намыливает, снова трет, полощет и вдруг роняет мыло в ванну.

— Эй, полегче! Забрызгал, — сердится Василе, но Ион даже не слушает его, а пристально разглядывает подштанники, вернее — метку на них.

— На, сам возись! Я еще не дожил до того, чтобы стирать кальсоны Форже!

— Успокойся, что с тобой? Какой еще Форже?

— Не какой, а какому! Вот читай, здесь написано: И. Форжа! Да я их и так узнал! Весь их род в нашей деревне носит такие кальсоны!

— Ну и что?

— Как — что? Я все понял: здесь живет сын старика Форжи, тот самый, который удрал в город… Да вот он в коридоре — с портрета лыбится!

— Ну, допустим даже, что это он. А дальше?

— Так и кальсоны его!

— Его. И что же?

— Да разве ты не знаешь, что весь наш род уже сто лет враждует с ихним родом?! Неужели я дезертировал из деревни в город, чтобы стирать Форже подштанники?

— Стоп! Понимаю и отвечаю…

А с фотографии скалится И. Форжа!

Собрание в НИИ подходит к концу.

Осталось только провести выборы на некий важный пост.

Метит на него сам товарищ Митителу (по-русски — Крошкин), ведущий собрание.

Хотя других кандидатур нет, душа его не вполне спокойна.

Он стучит карандашом по графину с водой.

— А теперь, товарищи, приступим, если не возражаете, к последнему пункту повестки.

Его прищуренные глазки буквально просверливают зал, выискивая возможных недоброжелателей.

Этот гипнотизирующий взгляд трудно выдержать. Одни опускают головы, другие делают вид, что рассматривают стенды, третьи, напротив, едят товарища Митителу глазами.

Так или иначе, напряжение нарастает.

— Вы хотели что-то сказать? — спрашивает Митителу одного из потенциальных оппозиционеров.

— Еще скажу, — негромко отвечает тот и вызывающе усмехается.

— Да? — иронизирует Митителу.

— Да.

— Ну-ну… А может, сейчас скажете?

— Нет, не сейчас, а когда сочту нужным, — противник поудобнее устраивается в кресле, ожидая дальнейшего развития событий. — Что-нибудь не ясно?

— С вами-то все ясно, — цедит Митителу сквозь зубы и продолжает шарить взглядом по залу, давайте, дескать, выявляйтесь…

Дрымбэ ничего не видит и не слышит. Сердце в груди у него бешено колотится, и он пригибается, пытаясь спрятаться за спиной сидящего впереди сослуживца. Всю жизнь змеиный взор товарища Митителу преследовал его: «Вы, может быть, против, товарищ Дрымбэ?» И всю жизнь он, Дрымбэ, с содроганием спешил отозваться: «Я?» — «Да-да, лично вы!» — «Боже упаси!» Он всегда старался, если была возможность, обойти товарища Митителу сторонкой, а когда такой возможности не было, приветствовал его с максимальной дистанции. Он прямо-таки цепенел, попадая в магнитное поле начальника: «Слушаю, товарищ Митителу! Будет сделано, товарищ Митителу!» Усердие, как говорится, все превозмогает, но к данному случаю это изречение не годится. На лице товарища Митителу всегда было написано одно и то же: «Как, ничтожество, ты еще здесь? Еще существуешь? Еще дышишь?» Сослуживцы посмеивались над слабостью Дрымбэ, жена жалела и презирала его…

Сердце, бьется все чаще.

Брезгливый взгляд товарища Митителу подкрадывается, как прожектор, все ближе и ближе. Вот он уже скользит по ряду, где корчится в своем кресле Дрымбэ, и, чувствуя, что скрыться не удастся, Дрымбэ с отвагой отчаяния выпрямляет спину и смотрит прямо в лицо Митителу, взывая к милосердию, моля о пощаде. Пусть делает что хочет, лишь бы не поднимал на ноги, не задавал вопросов!

— Кто за… — слова товарища Митителу падают на шею Дрымбэ, как секира палача.