Николае Есиненку - Деревянная пушка

— Боже, чем ты забиваешь голову!

— А разве не интересно? Одно дело — обычный жилой дом, другое — общежитие для рабочих или студентов. Для студентов даже лучше. Они тоже шумят, зато пьяных меньше. А ты как считаешь?

— Стема, я хочу домой.

— Опять голоден?

— Да… нет.

— Вроде неплохо поел. И, кстати, мою половину омлета.

— Сейчас бы я стрескал и крокодила.

— Не будь вульгарным.

— Я сказал тебе: я голоден.

— Главное, меня не ешь… Чего мы ждем?

— Автобуса… Да вот он! Давай лезть первыми, не люблю стоять в тесноте… Проходи, садись… Товарищи, тут женщины среди нас… Благодарствую… Стема, иди сюда, здесь лучше! Посиди со мной!

— Ты так кричишь…

— Опять не слава богу! Что тебе не нравится?

— Ты забываешь, что мы не дети… Нынешние молодые только того и ждут — посмеяться над стариками. Видишь, полный салон молодежи.

— Ну и пусть!

— Умоляю, тише!

— Да я и так тихо… не забудь, мой голос поставлен для театра.

— Вот именно. В театре мы говорили громко, чтобы нас слышала галерка. А в жизни — какой смысл орать?.. пардон.

— Ничего дурного не вижу. Мы были артистами и артистами остаемся. Если хочешь знать, мне и здесь, в автобусе, все кажется, что я на сцене, перед зрителями. А тебе?

— Мне кажется… что ты собрался пролить слезу в честь нашего славного прошлого.

— Слезу не слезу, а нас все-таки рано выперли.

— Кто знает, мой дорогой, когда рано, а когда — в самый раз? Я еще ни в одних мемуарах не встречала признания, что вот, мол, человек почувствовал потребность освободить место на сцене. И я такая же: умру с мыслью, что могла еще приносить пользу театру, публике… Что молчишь — есть хочешь?

— Нет, я думаю об этих песчаных каскадах. Грандиозно все-таки. В Москве, в стереокино, я видел Ниагарский водопад. Мне тогда показалось, что поток унесет меня из зала, что я не справлюсь с этой ревущей водой… А оказывается, зыбучие пески страшнее.

— Неужели ты испугался?

— Это не страх — ужас. Я не знал, что пески могут так двигаться. Я чувствовал, что задыхаюсь: эта лавина текла прямо с небес на мои плечи, на голову… как в могиле.

— Так вот почему ты вздрагивал!

— А я вздрагивал?

— Ну, плечами передергивал. Я думала, тебе холодно.

— Не то что холодно, а просто мороз по коже: миллиарды тонн — кошмар! Как они ухитрились это снять, ума не приложу. В какой-то миг мне показалось, что артист гибнет по-настоящему, без дураков, что пески затянут его…

— Это когда он бросился спасать девушку?

— Нет! Когда он ее вытащил, а сам опять соскользнул в песчаную реку. Падение выглядело непритворным. Убежден, что при съемках были и жертвы… надо полистать журналы.

— Что ты сказал?

— Говорю, интересно, где это снимали?

— Ты что, в первый раз в кино? В павильоне, где же.

— В павильоне так не снимешь…

— Ты билеты взял?

— В кино без билетов не пускают.

— Да нет! Талончики, говорю, прокомпостировал?

— Конечно. Сразу при входе.

— Хорошо… Так что ты говорил?

— Когда?

— Ты что-то рассказывал… про Ниагару.

— А-а… я просто хотел сказать, что ни вода, ни песок, ни камень никогда не производили на меня такого сильного впечатления. Если на свете действительно бывает такое, то стоит жить хотя бы ради того, чтобы один раз это увидеть наяву. Потрясающе: ни берегов, ни… Мы не проехали?

— Я думала, ты следишь.

— А ты чем занята?

— Ах, оставь меня, Дим! Ты даже не представляешь, о чем я сейчас думаю…

— Грета?

— Это ты, Стема?

— Положи трубку, я еще раз наберу тебя… Ничего не слышно… Алло, Грета?

— Да-да, теперь хорошо?

— Нормально. Где ты ходишь?

— Я? Лучше скажи, где ходишь ты? Два часа без перерыва тебе звоню.

— А что, новости какие-нибудь?

— У вас телефон не в порядке? Никто не брал трубку…

— В кино ходили, черт бы его драл.

— Ты еще ходишь в кино?

— Дим потащил меня… но не об этом речь. Послушай, я тебе звонила минут пятнадцать назад — где ты была?

— На балконе.

— А я уже бог знает что вообразила. Чуть не бросилась к тебе.

— Что-то случилось?

— Случилось. И я хочу поскорее тебе рассказать, пока Дим в магазине. Если он услышит, что я опять про это…

— Про что — про это?

— Не перебивай меня.

— Я вся — внимание: кишиневские новости стоят дорого. Валяй, дорогая.

— Грета, ты знаешь мое окно, которое выходит на улицу?

— Еще бы!

— Так вот, прямо против моего окна строят новый дом.

— Не может быть! Там же магазин.

— Ты точь-в-точь как мой Дим. Прямо Фома неверующий. Я ему показываю, а он не верит, хоть убей. И ты такая же. Тебе говорят, строится дом, а ты: не может быть!

— Ну, дальше…

— Слушай, ты чирикнутая или только притворяешься? Почему ты мне не веришь, когда я говорю, что напротив нашего дома строится другой?

— Я верю… раз ты так настаиваешь.

— Собственно, он еще не строится — пока забили только один колышек, обозначили место, где будет строиться. А этот упрямый Дим утверждает, что никакой стройки не будет.

— Пусть будет. Дальше.

— Все. Я говорю, что строится. Приезжали инженеры, обмерили площадку, забили колышек…

— Стема, дорогая, зачем ты сама создаешь себе проблемы?

— Да как же не создавать, когда…

— В конце концов, если он будет заслонять тебе свет, обменяешь квартиру.

— Сказать легко! Столько лет здесь жили — и вдруг… Но я опять же не об этом. Понимаешь, не могу убедить Дима, что стройка будет. Он стоит насмерть…

— Знаешь, Стема, если ты себе втемяшила… Дай-ка я тебе расскажу кое-что поинтереснее. Представь, наш бесценный и многоуважаемый директор, будь ему земля пухом, почтенный и распрелюбимейший… короче, его поперли!

— Ври больше!

— Газеты надо читать, лапушка.

— Как, в сегодняшней газете?! Обожди минутку, я хочу Дима обрадовать… Дим! Дим!.. Ох, я и забыла, что он в магазине. Представляешь, что с ним будет! Кто-кто, а Дим мог еще работать. В нашем театре второго такого актера не было. И что? Просто взяли и выгнали? И в газете написали?

— Ну, сама понимаешь, в газете так не пишут. И приказа еще нет. Но тут критическая статья, а это кое-что да значит, а?

— Сколько раз я просила Дима, чтобы покупал свежие газеты! Но он же упрям как не знаю кто… Постой, а чья статья?

— Подписано: Оптимист.

— Ух ты!

— Ага. Черным по белому: пьеса уважаемого и почтенного такого-то, директора нашего театра, раньше называлась по-другому. Он не переделал ни одной реплики, только изменил имена персонажей… Представляешь?

— Так и написано?

— Чтоб мне провалиться!

— Грета, сколько я тебя помню, ты всю жизнь проваливалась, и ничего… Не обижайся, я тебе верю. Так, значит, не известно, кто автор этого фельетона?

— Я же тебе сказала: Оптимист.