Николае Есиненку - Деревянная пушка

— Выходит, нашего директора причесал его же дружок?

— А ты не знала, что всякая дружба кончается каким-нибудь свинством?

— Все понятно: у этого Оптимиста одна несчастная пьеса, и ту играют не чаще раза в месяц. Есть все же справедливость на свете, скажи!

— Само собой. А видела бы ты, что сегодня творилось в театре! Репетиции начинаются в десять, а народ собрался уже к девяти, у каждого газета под мышкой! Все по углам — читают, шушукаются, хихикают…

— Ты из театра звонишь?

— Из театра. Битых два часа.

— Ох, как бы мне сейчас хотелось там быть… Дим!.. Ты извини, Грета, но я должна сообщить новость Диму!

— Приходите вместе.

— Дим, ты еще не пришел?.. Ну, а он-то, Грета?

— Кто он?

— Ну, он-то как воспринял?

— Бес его ведает! Как пришел, сразу заперся в кабинете.

— Но он уже знает?

— Еще бы! Заперся и ждет решения сверху. С газетой, моя дорогая, не шутят!

— Ну и отлично… А что его секретарша и прочие лизоблюды?

— Сразу отступились от него — теперь к коллективу подлизываются. А эта гусыня… надо отдать ей должное, она неплохая баба, всякие пикантные штуки про него рассказала… Да, кстати, ты помнишь Годжу?

— А кто он такой?

— Как же… известный!

— Грета, я так давно не была в театре, что…

— Годжу ты должна знать: в твоем последнем спектакле он играл милиционера — вбегал, отдавал честь, выкручивал тому подлецу руки и уводил его… Вспомнила?

— Но он только милиционеров и играл. И еще барабанщиков.

— И тем не менее, поверь, талантливый парень. Просто при этом директоре ему ходу не было.

— И что?

— О чем ты?

— Ты начала про Годжу…

— Ах да! Так вот, сегодня он показал себя настоящим героем.

— Дал ему по морде?

— Директору — по морде?

— Вообще убить надо было!

— Да ну, это уж слишком… и потом, не думаю, что такой стиль…

— Так что же он совершил, ваш герой?

— Понимаешь, Стема, мы все хихикали по углам и гримерным, но только один посмел войти к директору и швырнуть ему газету.

— Годжа?

— Он. Мы сидим обсуждаем обстановку, вдруг прибегает костюмерша: «Годжа у директора!» Мы окаменели: ах, подлец, сочувствие полез выражать! Разозлились ужасно, собрались у двери кабинета, чтобы, когда он выйдет, высказать ему общее фэ. Стоим ждем… И что же слышим? «Вон!»

— Это директор ему?!

— В том-то и дело, что нет. Он — директору.

— В каком смысле?

— Ты слушай… Дверь распахивается, и мы видим Годжу, который показывает директору на выход, а тот сидит в кресле совершенно уничтоженный. «Вон! — повторяет Годжа и хладнокровно добавляет: — Кресло можете взять с собой, мы вам его дарим!» Представляешь? Мы его качать хотели, но он очень тяжелый…

— Да, Грета, новости потрясающие, и я не успокоюсь, пока не расскажу все Диму. Он будет на седьмом небе от радости. Дим! Дим!.. Ага, пришел наконец! Слушай…

— Дим, ты спишь?

— Нет. А ты?

— Можно я тебе что-то скажу?

— У меня из головы не идет история с директором.

— Здорово, а? Люди столько лет страдали из-за одного болвана, а кто его свалил? Первый друг.

— Боюсь, дело еще не кончено.

— Да ведь в газете написано!.. Воображаю, как они сейчас суетятся в министерстве культуры. Могу спорить, что и сам министр не спит.

— Думаешь?

— Больше чем уверена: с газетой шутки плохи.

— Молодец Годжа… Я лично никогда бы не осмелился…

— Почему? С тех пор как мы вышли на пенсию, можно себе позволить говорить правду кому угодно.

— Стараюсь уснуть — и не могу…

— Я тоже. Теперь директор насидится в приемных, так ему и надо… А вот это здание…

— Какое?

— Уже забыл? А я даже с Гретой о нем поговорила. Ты ушел в магазин, а я — шасть к телефону… И знаешь, она среагировала так же, как ты. А чего от нее ждать: она никогда не могла выучить ни одну роль и слушать собеседника тоже не научилась.

— А ты, собственно, на что рассчитывала?

— Ни на что. Но ты пойми: ей — одно, а она — другое… Ты сердишься, что я тебя разбудила?

— Я не спал, и я не сержусь. Просто мне не нравится, что ты зациклилась на этом идиотском здании.

— Все, больше ни слова.

— Не обижайся.

— Я же сказала: все.

— Ну вот, теперь я точно не смогу уснуть.

— А я сплю.

— Я бы тоже хотел, но вижу, ты все думаешь, думаешь… Боюсь, мне придется встать и заняться своими переплетами.

— А виновата буду я.

— Я этого не говорю, но больше не усну.

— А говорил, что не спал…

— Да, с одной стороны, я не спал, но с другой — голова не была забита твоими, прости, выдумками.

— Что ж, если это выдумки, то прощения прошу я. Пожалуйста, иди переплетай свои книги. Я давно поняла, что какие-то потрепанные брошюрки для тебя важнее родной жены. Не пойму только, чего ты так заводишься? Я женщина, я любопытна. Заметила что-то, обратила твое внимание… А ты из мухи слона делаешь.

— Я? Я делаю из мухи слона?!

— Неужели трудно проявить хоть видимость сочувствия? Я увидела этих людей с инструментами, увидела, как они забивают колышек… мне интересно, что будет дальше.

— Ты же сама сказала, что будет стройка.

— Вот именно.

— Отчего же ты не находишь себе места?

— Хочу знать, что́ именно они будут строить.

— Дом — устраивает тебя? И, хоть убей, не понимаю, зачем по этому поводу надо звонить Грете.

— Чего ты злишься? Я что — убила кого-нибудь?

— Я ничуточки не злюсь. Наоборот, рад, что и Грета не приняла твоих фантазий всерьез.

— Иди, иди переплетай свои книги.

— Ты не видела мою иглу с обломанным кончиком?

— Не видела.

— Снова дуешься?

— Я не видела твоей иглы.

— Она была в той книге…

— Наверно, упала на ковер. Теперь обязательно вонзится мне в ногу.

— Я вытряхну ковер.

— Только, будь любезен, не сейчас: я хочу спать, и вообще все отдыхают. Нормальные люди…

— Ты на что намекаешь?

— Ух, ощетинился… Я и не знала, что ты такой…

— Какой?

— Ну, как ежик… в конце концов, не я же тебя разбудила. И я спросила разрешения поговорить с тобой, а ты ответил, что не спишь, сам начал про директора… А я еще не решалась тебя разбудить…

— Чтобы поболтать про Грету?

— Я спросила, не спишь ли ты, только когда почувствовала, что ты не спишь… И пожалуйста, не зажигай здесь свет и в соседней комнате тоже. Если тебе приспичило среди ночи переплетать книги, иди на кухню.

— Ты же знаешь, я не терплю рваных книг.

— А зачем ты тогда позволял каждому обалдую из театра рыться в твоей библиотеке?

— Книги пишут для того, чтобы их читали.

— Не спорю. Но заметь: ни одна из потрепанных книг не связана с театром — все это романчики, в основном детективы.

— Что же ты хочешь сказать?

— То, что сказала. Если б они еще интересовались драматургией, мемуарами актеров, это было бы простительно.