Уильям Крюгер - Эта ласковая земля

Хотя мама была лишь смутной тенью в прошлом, я все еще помнил папу, и Альберт тоже его помнил, и мы знали о своих корнях и о том, что у нас есть родня в Сент-Луисе, тетка, которая пыталась посылать нам деньги, заботиться о нас единственным возможным для нее способом. Эмми помнила обоих родителей, и у нее даже была фотография, чтобы освежать их образ в памяти. Но когда я смотрел на Моза, который задумчиво глядел на огонь, я понял, что он, наверное, не помнит никого. На ум пришли слова сестры Ив о том, что ищет каждый из нас и что Моз хочет знать, кто он.

Той ночью мы рано легли спать. Эмми и Альберт заснули сразу же, а я лежал без сна. Мозу тоже не спалось, и через некоторое время он поднялся и пошел мимо маленьких язычков пламени, еще мерцающих среди углей, к реке. Я выждал немного, потом вылез из одеяла и присоединился к нему.

Я не хотел беспокоить остальных, поэтому показал: «Что ты делаешь?»

Он долго не отвечал, но в итоге показал: «Слушаю».

Бормотала вода, бегущая по песку, а в лесу за нашими спинами раздавалась песня древесных лягушек и время от времени трещал костер. Слабый ветерок обдувал речную долину, но я различал в нем только шелест деревьев.

«У меня есть имя», – показал Моз.

«Мозес», – показал я в ответ.

Он покачал головой. «Имя сиу, – ответил он и показал по буквам, – А-М-Д-А-Ч-А». – «Откуда ты знаешь?» – «Сестра Ив. Подержала меня за руку и сказала». – «Что оно значит?» – «Разорванный На Куски. Назван в честь двоюродного деда. Воина».

Разорванный На Куски. Я слушал, как дрожат деревья на ночном ветру, и вспоминал историю, которую рассказал нам Джек про звездочки внутри тополей и про то, как дух ночного неба трясет деревья, чтобы выпустить их. Должно быть, той ночью духу нужны были звездочки, потому что на небе сверкал миллион ярких точек.

«Теперь тебя надо звать Разорванный На Куски?»

Не успел он ответить, как мы услышали позади шум и крик Альберта:

– Это Эмми!

Он обнимал бьющуюся в судорогах девочку. Мы с Мозом сели рядом и держали ее за руки, и боль Эмми стала нашей болью. Эти припадки никогда не длились долго, но терзали все ее маленькое тело, и смотреть на это было пыткой.

Когда припадок закончился и она обмякла, ее глаза открылись, и она сказала:

– Они мертвы. Они все мертвы.

– Кто, Эмми?

– Я не смогла им помочь, – сказала она. – Я пыталась, но не смогла. Все уже было кончено.

– Она говорит про маленького индейца? – спросил я.

– И не про одного, – заметил Альберт. – Она сказала, они все мертвы.

Я посмотрел на Эмми, чьи глаза были открыты, но застланы пеленой.

– Эмми, на этом острове есть еще мертвые дети?

– Я пыталась. Ничего не получилось.

– Пыталась что? – спросил Альберт.

Она не ответила, только закрыла глаза и провалилась в крепкий сон. Мы завернули ее в одеяло и сидели рядом, пока не погас последний язычок пламени нашего маленького костра, оставив только тусклое свечение красных углей.

– Они все мертвы, – повторил я слова Эмми. – Что она имела в виду?

Альберт поворошил угли палкой.

– Все, что она говорит во время припадков, звучит бессмыслицей.

«Может и нет», – показал Моз. Он повернулся и посмотрел на темную массу деревьев, покрывающих остров и прячущих бог знает что.

– У меня от этого места мурашки, – сказал я. – Думаю, нам следует уплыть.

Моз кивнул и показал: «С самого утра».

Мой недолгий сон той ночью был беспокойным, и хотя я не помнил их в точности, в этих снах меня со всех сторон окружала опасность. Когда на небе появились признаки утра, мы с Мозом встали и в холодной синеве первого света собрали вещи и погрузили их в каноэ. Альберт пытался помочь, но пользы от него было немного. Эмми находилась в таком глубоком забытье, что даже не шелохнулась, когда Моз поднял ее и осторожно уложил в каноэ. Альберт сел в центре, на место, которое до укуса змеи занимал я, а я сел на носу. Моз оттолкнул каноэ от острова и залез на корму, и мы подняли весла.

Тогда мы еще не знали, что воды Миннесоты несут нас навстречу тьме, гуще той, что царила в сердце Черной ведьмы..

На берегу вдоль этого участка реки не было ни железнодорожных путей, ни городов – лишь густые рощи деревьев, а, значит, никаких посторонних глаз. В то первое утро мы уплыли на хорошее расстояние. Эмми проснулась в персиковых лучах рассвета, как обычно, ничего не помня о ночном припадке. Она выглядела отдохнувшей и много улыбалась. Ее настроение и оживленные разговоры с Кроликом Питером воодушевили меня и даже, кажется, подняли настроение Альберту. Моз, конечно, молчал, но исходило от него что-то, говорившее мне, что он до сих пор в том печальном месте, куда ушел после того, как мы нашли скелет индейского ребенка.

Около полудня мы пристали к берегу в месте, где маленькая речушка впадала в илистую бурую реку, и доели остатки еды, которую я покупал на деревенском рынке.

– Как давно, по твоим расчетам, мы сбежали из Линкольнской школы? – спросил я Альберта.

Он ответил не сразу.

– Месяц, плюс-минус день или два.

– Сколько еще плыть до Миссисипи?

– Много дней, – тяжело вздохнул он.

– А сколько потом до Сент-Луиса?

– Недели. Месяцы. Я не знаю.

– Месяцы? Это целая вечность.

– Ты предпочитаешь работать на полях у Бледсо?

– Я предпочитаю есть в «Морроу Хаус» и спать на их мягких кроватях.

Эмми вздохнула, но не печально, а как-то легко.

– Я предпочитаю быть принцессой и ездить верхом на лебеде.

– И есть одно только мороженое, – добавил я.

Она подняла свою куклу из носка, и Кролик Питер произнес тоненьким кроличьим голоском:

– С шоколадным сиропом.

– А ты, Моз? – спросил я.

Он сидел к нам спиной и бросал в реку камни с такой силой, что они ударялись о воду, словно бомбы. Он не ответил.

– Ну же, Моз, – сказал я. – Что ты предпочитаешь?

Он повернулся ко мне, и выражение его лица напугало меня. Он показал: «Выследить убийцу моей матери».

На этом игра закончилась.

Мы оставались на реке до позднего вечера и разбили лагерь на маленькой полоске пляжа у подножия скалистого утеса. Я опять попытался рыбачить, и на этот раз удачно: я вытянул какую-то большую рыбу, которая определенно не была сомом. Тем вечером я устроил над костром вертел, насадил на него рыбу и зажарил. Ее плотное белое мясо легко отделялось от костей и на вкус было лучше любого сома, которого я когда-либо ел. Много позже я понял, что выловил судака – в Миннесоте он был на вес золота.

С наступлением ночи мы увидели на востоке зарево, как будто от пожара. Я уже видел такое однажды – когда мы с папой устроили лагерь к югу от Омахи и город вдалеке освещал ночное небо.

– Манкейто? – спросил я у Альберта.

– Думаю, да, – сказал он.