Уильям Крюгер - Эта ласковая земля

Остатки костра еще дымились, а на песке еще виднесь отпечатки наших тел после ночи, но на пляже никого не было. Сперва я подумал, что Альберт так разозлился, что убедил остальных бросить меня. Но он был моим братом, мы и раньше ругались друг с другом. Он не оставил бы меня, как бы сильно я его ни достал. Я поискал знак, какую-нибудь метку вроде той, что раньше оставил Моз у Гилеада. Я не нашел ничего похожего, но обнаружил кое-что тревожное – большие следы на мокром песке у кромки воды, они были даже больше, чем у Моза. И тогда я внимательнее осмотрел все следы. Те, что принадлежали Эмми, были маленькими и легко угадывались. Альберт с Мозом носили ботинки «Ред Винг» одного размера, и их следы, хотя и побольше, были такими же, какие оставляли мои ботинки. Но были там и следы других ботинок, мужского размера, и следы собачьих лап. Здесь кто-то побывал, несколько человек. Что-то случилось, и Альберт, Моз и Эмми были вынуждены бежать.

Но куда?

Я посмотрел на реку, бурый поток стремился на восток, к Манкейто, и решил, что у них был только один путь.

Остаток дня я шел вдоль реки обратно к окраинам Манкейто, не найдя ни следа своей семьи. Смеркалось. Я устал, проголодался и пал духом. Я убедил себя, что мой брат с Мозом и Эмми не сбежали с пляжа, а были схвачены. Черная ведьма воспользовалась какой-то черной магией и выследила их. Меня не было в момент поимки, но это не значит, что мне повезло. Это значит, что я остался совершенно один.

Я подошел к мосту, перекинутый через другую реку, приток Миннесоты. В паре сотен ярдов к северу было видно место слияния рек. Я сел на шпалы, свесил ноги и попытался обдумать свое положение. Альберт с Мозом, вероятно, уже были за решеткой, и я подумывал просто сдаться. Что мне сделают? Посадят двенадцатилетку на электрический стул? Если это ожидает Альберта, то может быть и мне туда. Встретим наш конец вместе.

Я глубоко погрузился в страдания, когда услышал звуки, от которых сердце встрепенулось. Среди деревьев ниже по течению раздавался тонкий голосок губной гармоники. Я знал мелодию, это был «Путешественник из Арканзаса». Я достал из кармана рубашки собственный инструмент и начал играть эту же песню. Другой исполнитель замолчал, как будто удивившись, потом подхватил мелодию, и конец мы сыграли вместе. Я слез с моста и направился к деревьям, откуда слышалась музыка.

В месте, где сливались две реки, находились стихийные трущобы. Скопление маленьких лачуг, построенных из всего, что можно найти на городской свалке: картон, листы металла, рифленая обшивка, обрезки древесины, деревянные ящики. Там были навесы из плавника, накрытого брезентом. Тут и там стояли палатки, но по большей части это была деревня, основанная от безнадеги, сформированная и существовавшая благодаря отбросам тех, кому в жизни повезло больше. В обрезанных бочках и на открытых местах горели костры, и я чуял запах готовящейся еды.

Губная гармоника продолжала звать. Я петлял по тропинкам между постройками, люди поднимали на меня глаза от костров или выглядывали из проемов своих лачуг.

Наконец я подошел к чему-то похожему на большое типи [36], конусу из длинных веток, покрытом парусиной. Я стоял в высокой траве на берегу большой реки. Рядом с типи стоял старый пикап, кузов которого был набит мебелью и всякой всячиной. Перед входом в типи был устроен очаг из выложенных кругом камней, в центре которого весело горел костер, а над огнем висел большой черный котел. Вокруг костра на низких ящиках сидели трое взрослых. Один из них, коренастый лысеющий мужчина с потемневшей от солнца кожей, играл на губной гармонике. Они повернули головы в мою сторону, и мужчина опустил гармонику. Они смотрели на меня без враждебности, а как будто с ожиданием чего-то уже известного им.

– Я тоже играю, – сказал я слабым голосом и показал ему свою гармонику.

– Это ты играл недавно? – спросил он.

– Ага.

Рядом с ним сидела женщина. Я рассудил, что они примерно одного возраста – такого же возраста были бы мои родители, но у женщины лицо выглядело более изможденным, чем умужчины. Волосы женщины, свисавшие до плеч светлыми прядями, явно давно не знали мыла. На ней было платье из мешка из-под муки, старое, но с ярким узором из балерин и бабочек. На ногах – разбитые в хлам рабочие ботинки, и она, насколько я понял, была без носков.

Но мое внимание привлекла очень старая женщина, лицо ее состояло из сплошных складок и морщин, из которых меня внимательно рассматривали два темных глаза. На ней была шаль поверх старого платья, доходившего ей до пят, а в уголке рта был зажат чубук трубки из кукурузного початка.

– Ты один? – спросила она на удивление мягким голосом.

– Да, мэм, – сказал я.

– Родители?

– Нету.

– Сирота? – спросила измученная женщина, сидевшая с мужчиной.

– Да, мэм.

– Ты здесь с кем-то? – спросила старуха.

– Нет, мэм. Просто пришел по вон тем путям.

– Слишком мал для бродяги, – сказала вторая женщина.

– Нынче многие дети сами по себе, Сара, – сказала старуха. – У всех тяжелые времена. Ты ел, сынок?

– Немного сегодня утром.

– Присоединяйся к нам. Суп почти готов.

– Мамаша Бил, – возразил было мужчина.

– Мы можем выделить мальчику немного супа, Пауэлл, – сказала старуха. Все морщины на нижней половине ее лица сложились в улыбку. – А он, может быть, отплатит нам музыкой.

Со временем я узнал, что Пауэлл Шофилд, его жена Сара и теща Элис Бил лишились своей фермы в округе Скотт, штат Канзас, и отправились в Чикаго, где жила родня Мамаши Бил и Шофилды надеялись найти работу. У грузовика начал барахлить двигатель, а у них не было денег на ремонт – ни на что не было денег, даже на бензин, и уже больше недели они жили в стихийном поселке, который назывался Гувервилль. Такие Гувервилли были повсюду – но это я узнаю позже. Как и многие мужчины в поселке, Шофилд слышал, что на местной консервной фабрике есть работа, но эти сведения оказались недостоверными. Теперь они застряли.

Миссис Шофилд помешала суп в черном котелке и сказала:

– Пауэлл, приведешь Мэйбет и детей? Скажи, что ужин готов. И скажи капитану Грею, что он может присоединиться к нам, если принесет ложку и миску.

Мужчина встал. Он не был крупным, но от работы на ферме у него развились мышцы на груди и руках. Он поплелся среди самодельных убежищ на звуки детских игр, которые я слышал, когда пришел.

Мамаша Бил пристально посмотрела на меня:

– Бак Джонс, верно?

Потому что именно так я назвался, когда они спросили мое имя. Очень оно мне полюбилось.

– Как у актера из ковбойских фильмов?

– Да, мэм.

– Ага, – сказала она и оглядела меня с головы до ног. – На тебе до ужаса хорошая одежда, и если я не ошибаюсь, то ботинки у тебя «Ред Винг», почти новые. Кто-нибудь чересчур мнительный может подумать, что ты сбежал из дома.