Уильям Крюгер - Эта ласковая земля

– Я еду один.

– Как ты туда доберешься?

Я раздумывал о каноэ, хранящемся в мастерской. Я знал эту лодку, она, можно сказать, старый друг, но я был уверен, что не управлюсь с ней в одиночку на такой большой и незнакомой реке, как Миссисипи.

– Ты говорил, что поезда с сортировочной уходят в Сент-Луис.

– Само собой, – сказал Джон Келли, ему начинала нравиться эта идея. – Ты можешь запрыгнуть на поезд.

– Знаешь какой?

– Не-а, но уверен, если поспрашиваем на сортировочной, кто-нибудь укажет нужный.

– Мы? Ты не едешь.

– Нет, но я не собираюсь бросать тебя, пока не буду уверен, что ты благополучно уехал. Мы друзья.

– Спасибо, – сказал я с искренней благодарностью. – Пойду соберу кое-какие вещи, ладно?

Я проскользнул в сарай и подошел к койке, на которой спала Эмми, просунул руку под тонкий матрас, куда для сохранности положил свою гармонику и конверт с письмом для Мэйбет. Я сложил эти дорогие мне вещи в карманы штанов. Я стоял над Эмми, которая всегда была прелестной, как принцесса фей. За время нашей долгой одиссеи она стала гораздо больше, чем осиротевшей дочкой Коры Фрост. Она стала мне сестрой. Милой младшей сестренкой. Меня тянуло наклониться и поцеловать ее в лоб, но я боялся ее разбудить. Я повернулся и посмотрел на койку, которую Моз делил с Альбертом. Его лицо было безмятежным и напомнило мне старого Моза, большого индейского мальчика с улыбкой наготове и широкой простой душой. Все, что он узнал о себе, и все, что он понял про мир, в котором родился, сделало его улыбку редкой. Правда, она все равно иногда появлялась. Душа его всегда будет большой, хотя я был уверен, что она больше не будет такой простой.

Потом я рассматривал своего брата. В моей жизни была только одна постоянная, и это Альберт. Он был первым во всех моих воспоминаниях, находился рядом на всех дорогах, по которым я путешествовал, спас меня от тысячи бед, знал мое сердце лучше любого другого человеческого существа. Сестра Ив рассказала мне, чего хотел мой брат, его самое глубокое желание – защитить меня. Такой была его жизнь, полная жертв, и все ради меня. И я любил его за это. Я любил его каждой клеткой своего существа, любил так горячо, что это угрожало пошатнуть мою решимость. Мне хотелось положить голову ему на плечо, как я делал миллион раз, и чтобы он обнял меня и сказал, что все хорошо, что я в безопасности и что мы всегда будем вместе, потому что так поступают братья. Оставить Альберта было самым трудным поступком в жизни. Я поцеловал кончики пальцев и легонько коснулся ими его груди над сердцем, вытер слезы и вышел на улицу, где ждал Джон Келли.

– На юг, – сказал нам один из мужчин, собравшихся вокруг маленького костра на сортировочной станции. – Любой поезд, идущий в ту сторону, довезет вас до Сент-Луиса. – Он показал в ту сторону, где рельсы и река бок о бок уходили в ночь. – Следи, если поезд повернет на восток или запад, надо прыгать и ловить другой. Двигайся на юг, сынок. Просто двигайся на юг.

Мы с Джоном Келли ждали, когда же мимо прогремит поезд, и довольно быстро один медленно пересек мост со стороны Низины, направляясь в сторону, куда показывал мужчина у костра. Джон Келли пожал мне руку, прощаясь как мужчина с мужчиной.

– Удачи тебе, Бак Джонс.

– Спасибо, Джон Келли. Но пообещай мне кое-что. Мой брат и остальные, они будут спрашивать про меня. Я буду признателен, если ты станешь держать рот на замке.

– Будет сделано, напарник. Это останется между нами. – Он посмотрел мне за спину. – Открытый вагон подъезжает. Тебе лучше приготовиться.

Когда товарный вагон поравнялся с нами, я запрыгнул в открытую дверь. Восстановив равновесие, я высунул голову наружу и показал Джону Келли, что все в порядке. В лунном свете он казался маленькой серебристой статуей с поднятой в прощальном жесте рукой.

Я оперся спиной о стену и стал смотреть через широкую открытую дверь на Низину на другом берегу, где все было темно. Там еще не было уличных фонарей, но однажды они будут, и однажды все дороги будут заасфальтированы, а на смену хижинам придут более добротные дома с водопроводом. Однако разрушительные весенние наводнения никуда не денутся, и через тридцать лет город Сент-Пол примет решение в лучших интересах всех своих жителей снести все здания, а те, чьи жизни были связаны с Низиной, не смогут сделать ничего, кроме как стоять и рыдать, пока почти все остатки их истории исчезают.

Но летом 1932 года, за считаные дни до своего тринадцатилетия, я не знал ничего этого и просто смотрел, как все, что я любил, медленно уходит в прошлое. Поезд неспешно выехал из Сент-Пола, постепенно набирая скорость. Паровоз гремел в ночи гораздо быстрее, чем любое каноэ, он вез меня в место, которое по словам сестры Ив всегда было в моем сердце, где я получу ответы на все свои вопросы и где закончатся все мои скитания.

Он вез меня домой.

Спать было невозможно. Я просидел в товарном вагоне всю ночь, пялясь на реку, свою постоянную спутницу. Города проносились мимо, но река все время оставалась рядом, как и луна – белый, немигающий, всевидящий глаз. Я вспомнил слова, которые Моз сказал Эмми: «Не одна». И снова и снова я повторял себе это и был благодарен реке и луне за компанию.

Перед рассветом я наконец заснул на полу вагона. Должно быть, спал я крепко, потому что когда проснулся, поезд не двигался. Я сел, все тело ломило от жесткого пола, который служил мне матрасом, и выглянул в открытую дверь. Мы стояли на сортировочной станции, не слишком отличающейся от той, которую я покинул ночью, хотя рядом с этой возвышались высокие зерновые элеваторы, словно башни замка. С дальнего конца состава быстро шел мужчина, заглядывая под каждый вагон и в те, двери которых были открыты. Это сторож, понял я, вспомнив истории о побоях от рук жестоких железнодорожных охранниках, патрулирующих станции. Я вылез из вагона и помчался со всех ног.

Сортировочная станция и большая часть города лежали под высоким утесом. На грязной улочке недалеко от железнодорожных путей я нашел маленькую закусочную. Доносившийся оттуда запах жареного бекона впился в мой голодный нос и затащил меня внутрь. В своем лунатизме Эмми сказала, что я пойму, когда придет время воспользоваться деньгами из ботинка. Я был голоден – и одинок – и решил, что время пришло. Я сел на стул за стойкой. Женщина за ней была худой, светловолосой и усталой, но она приятно улыбнулась, увидев меня. Она протянула руку и вытащила из моей рубашки пару соломинок.

– Где ты спал ночью, дружочек? В стоге сена?

– Вроде того.

– Голодный?

– Еще как.

– Что будешь?

– Яичницу с беконом, – сказал я. – И тост.