Уильям Крюгер - Эта ласковая земля

Постепенно до меня доходило полное осознание случившегося. Я заплакал, стараясь заглушить рыдания. Я и раньше думал, что остался один, но теперь понял, насколько это правда. Внутри разверзлась пустота, способная поглотить целую вселенную.

– Альберт, – шептал я. – Альберт.

Через два дня я прибыл в Сент-Луис. Я так долго туда стремился, что мне казалось, это станет для меня знаменательным событием. Но вместо этого я стоял в еще одном незнакомом месте, среди паутины дорог, сотканной в тени неровных очертаний высоких зданий, и все это под серым небом, похожим на старую серебряную монету.

Я понятия не имел, куда идти, с чего начать поиски тети Джулии. Я был в Сент-Луисе после маминой смерти, половину жизни назад. Но с Миссисипи я уже был знаком, поэтому отправился к реке. Там я обнаружил стихийное поселение, Гувервилль за гранью моего воображения, с населением в сотню раз больше, чем я видел в Хоперсвилле. Лачуги занимали отмель на милю вдоль реки, навесы крепились между кучами мусора, и все это казалось таким хлипким, что, если серое небо разверзнется и польет дождь, все передо мной просто смоет в реку и унесет.

Я шел по стихийно протоптанным дорожкам, в окружении невыносимой вони и запаха гниения. В моем воображении путешествие до Сент-Луиса теперь казалось далеким светлым воспоминанием. «Такое расстояние, – думал я, – и моя надежда стремительно таяла, столько испытаний, и ради чего?»

– Эй, парень!

Я поднял глаза. Наверное, мои мрачные мысли отразились на лице, потому что мужчина с бородой, похожей на испанский мох, внимательно смотрел на меня из-под полей поношенной федоры того же блеклого цвета, что и небо.

– Нет денег? Голодный? – Он показал вниз по реке. – Бесплатная кухня под мостом. Кафе «Добро пожаловать».

– Спасибо.

– К этому быстро привыкаешь, – сказал он.

– Что?

– Если ты еще не знаешь, то скоро поймешь.

Он зашел в лачугу не больше ящика для пианино, накрытую рубероидом.

Я нашел «Добро пожаловать» по длинной очереди отчаявшихся людей, стремящихся получить хоть что-нибудь. Среди них были женщины и дети. Хотя я был довольно голодным, я не смог заставить себя присоединиться к этой очереди и спустился к воде.

Поверхность реки была маслянистой и переливалась всеми цветами радуги, от нее исходила неестественная вонь. Вдалеке промышленные трубы выбрасывали вверх столбы дыма, делая небо еще темнее, и одному Богу известно, что эти предприятия сливали в Миссисипи. В Сент-Луисе вода была ужасной, а после него река протекала мимо сотни других городов, больших и малых. За спиной у меня было сборище бедноты, перед глазами – грязная Миссисипи, мне казалось, что место, в которое я приехал, это какое-то отделение ада.

– Надо было ехать с Мэйбет, – сказал я вслух. От звука ее имени сердце чуть не разорвалось. Но мне стало легче, когда я вспомнил наше обещание написать друг другу как можно скорее. Свое письмо я так и не отправил, но может быть, Мэйбет повезло больше.

Я принялся расспрашивать жителей Гувервилля, и только на четвертый раз мне подсказали дорогу. Довольно быстро я оказался в почтовом отделении в центре города. Оно было и близко не таким роскошным, как в Сент-Поле, но таким же людным. Я подождал в очереди, и когда подошел к окошку, спросил про письма до востребования.

Служащий взглянул на меня поверх очков, которые сидели на кончике его носа.

– На чье имя?

С самого побега из Линкольнской школы я старался не называть своего настоящего имени, на случай если вести о моих скверных поступках разошлись.

– Ну же, сынок?

Но ради Мэйбет я сказал:

– О’Бэньон. Одиссей О’Бэньон.

– Одиссей? Давай проверю.

Он ненадолго ушел, а вернувшись, покачал головой.

– Ничего, сынок.

– А как насчет Бака Джонса?

– Как у актера-ковбоя? – улыбнулся он. – Какие у тебя известные псевдонимы. Сейчас проверю.

С этим именем повезло не больше. Я уже собирался уйти, когда меня осенила другая мысль.

– Я пытаюсь найти тетку. Она живет на улице с греческим названием, и там на углу продают помадку.

Служащий задумался, подняв глаза к потолку, но я видел, что мое описание ни о чем ему не говорило. А вот стоящий за мной мужчина, которого, судя по его объему, депрессия не слишком задела, сказал:

– Я знаю. Кондитерская на углу Итаки и Бродвея в Датчтауне, но она закрылась в прошлом году. Еще одна жертва тяжелых времен.

Служащий написал на листочке, как туда пройти, и когда я вышел из почтового отделения, ноги несли меня с новой энергией. У меня снова была цель. Я был почти дома.

Белая надпись на стекле гласила: «Кондитерская Эмерсона». За большой витриной не было ничего, только пустые полки и пустой прилавок. Я прошел по Итаке полквартала, и вот он. Прямо как в моих воспоминаниях. Трехэтажный кирпичный дом за высокой кованой оградой, окрашенный в розовый цвет, в точности как я запомнил. Но он был гораздо меньше, чем мне запомнилось, и давно нуждался в покраске. Соседний участок пустовал и зарос бурьяном, так что сорняки начали проникать сквозь ограду и засорять газон на лужайке, который уже пора было постричь. Шторы во всех окнах были задернуты. От дома не веяло гостеприимством. Я открыл ворота, и сухие петли заскрипели. Я медленно прошел по дорожке, поднялся по ступенькам и постучал в дверь. Через некоторое время ее открыла худая негритянка в красном шелковом пеньюаре. Она была красивой, но выглядела ужасно невыспавшейся и была совсем не рада видеть на своем пороге мальчишку.

– Что? – спросила она, я даже не успел ничего произнести.

– Я кое-кого ищу, – сказал я.

Она вызывающе уперла кулак в бок.

– Да? Кого?

– Свою тетю Джулию.

Ее нарисованные карандашом брови поднялись, и усталый вид испарился.

– Джулию?

– Да, мэм. Мою тетю. Она жила здесь.

Она смерила меня взглядом с головы до ног и слегка покачала головой, словно с трудом веря в то, что я настоящий.

– Подожди здесь, солнышко.

Я не понял, был ее приторный тон искренним или она надо мной издевалась. Она закрыла дверь, и я остался стоять на маленькой веранде и смотреть на небо, которое больше не было серым, а прибрело нездоровый зеленоватый оттенок, который я слишком хорошо помнил – таким же небо было в тот день, когда Бог Торнадо пронесся по округу Фремонт и убил маму Эмми. Казалось, все путешествие Бог Торнадо поджидал меня на каждом углу, и я боялся, что его единственной целью было лишить меня счастливого финала.

Дверь снова открылась, и я не узнал стоявшую за ней женщину. Но в ее глазах распускалось изумление, а с ярко-красных губ сорвались тихие слова:

– Боже мой. Это ты.

Она протянула руку, коснулась моей щеки и прошептала с удивлением: