Уильям Крюгер - Эта ласковая земля

– Ты напоминаешь моего брата, – сказала Долорес, когда мы развешивали простыни на сушилках.

– Он живет поблизости?

– В Мэйвилле. Маленький городок рядом с Джоплином. Тебе сколько? Тринадцать, четырнадцать? Ему примерно столько же.

– Когда ты видела его в последний раз?

– В день, когда уехала из дома. Пять лет назад. Примерно в твоем возрасте.

– Что ты здесь делаешь? У тебя есть работа?

Она прервала свое занятие и странно посмотрела на меня.

– Одиссей, ты знаешь, что это за дом?

– Женское общежитие, думаю.

– Да, – сказала Долорес. – Женское общежитие. Именно.

Дождь не собирался прекращаться, и днем, когда дела были сделаны, тетя Джулия велела мне идти на чердак и сказала, что скоро поднимется. Я стоял у окна и думал о людях, живущих в низине у реки. К этому времени дорожки, по которым они ходили, должны были превратиться в грязь, а ожидающие в очереди за едой у «Добро пожаловать» промокнуть до нитки. Я знал, что мне повезло, и чувствовал себя виноватым: хотя на чердаке и было душно, у меня над головой была надежная крыша, а желудок был полным, и у меня была тетя, которая заботилась обо мне.

Я услышал, как она поднимается по лестнице. Она вошла с серебряным подносом, на котором стояли два стакана с лимонадом и тарелка с имбирным печеньем, поставила поднос на кровать и похлопала по матрасу.

– Иди присядь.

– Это ваш дом? – спросил я, сделав глоток лимонада и откусив печенье.

– Да.

– Должно быть, вы богатая.

– Ты не представляешь, чего мне это стоило, Одиссей.

– Я был тут только один раз.

– И все-таки ты нашел дорогу. Последний раз я видела тебя вскоре после смерти Розали. – Она говорила о маме. – Когда Зик приехал сообщить мне новости. – Это мой папа. Эзикиел О’Бэньон. – Ты помнишь?

– Не много. Я помню, что вы дали нам с Альбертом несколько центов, чтобы мы купили помадку.

Она улыбнулась и сказала, как будто я напомнил ей что-то хорошее:

– Точно.

– Какой она была? Моя мама?

– Ты не помнишь?

– Плохо.

– Розали была чудесной старшей сестрой, и она была тебе хорошей матерью.

– Но какая она была?

– Для человека, который не мог слышать, она была ужасной болтушкой. Я помню, когда мама с папой отправили ее в Галлодет, я все глаза выплакала. Когда она приехала на Рождество – это был лучший подарок, о котором я могла просить.

– Галлодет? Это что?

– Школа для глухих. Но она недолго проучилась там. В следующем году папа умер, и мама устроилась на работу в школу, а там платили мало. Розали вернулась домой помогать сводить концы с концами. Я всегда следила за модой и сама шила одежду, поэтому устроилась на работу в магазин одежды в городе и откладывала что могла. Потом умерла мама. Зик с Розали любили друг друга с самого детства, и выйти за него замуж было для нее лучшим решением. Я же позарез хотела выбраться из этого маленького удушающего городка в Озарке. Поэтому я уехала и оказалась… – Она посмотрела по сторонам и развела руки, обведя душную комнату и дом, в котором та находилась. – Оказалась здесь.

– Вы купили этот дом?

– Мужчину, которому он принадлежал до меня, посадили в тюрьму.

– За что?

– Он убил человека. Прежде чем сесть, он подарил мне собственность.

– Вы были женаты?

– Просто… хорошие друзья. Но это не отвечает на вопрос о твоей маме. Розали была умной и начитанной, и доброй. В детстве я очень хотела быть на нее похожей.

– Почему…

– Что почему?

– Когда папа умер, почему вы не забрали нас с Альбертом к себе?

– Я не скоро узнала о смерти вашего отца. Мне сообщили, что о вас обоих хорошо заботятся в школе в Миннесоте. Я посылала деньги, чтобы немного помочь, и это правда было лучшее, что я могла сделать, учитывая обстоятельства.

– Я был бы счастлив жить в этой комнате. Альберт был бы счастлив тоже.

– Я думала, что вам лучше быть с другими детьми.

– Это был ад, – сказал я.

– Брось, Одиссей. Не может быть все так плохо.

– Там есть комната, которая раньше была тюремной камерой, и туда сажают детей, которые делают не то, что положено. Ее называют тихой комнатой. – Я чувствовал горечь этих слов на губах. – Зимой там холодно, а летом жарко, и там жила крыса. Самым лучшим в этой комнате была крыса. Перед тем как посадить туда, обычно пороли ремнем. Порол человек, которого звали ДиМарко, и ему это нравилось.

– Тебя сажали туда? – спросила она.

– Я практически жил там.

– Вас правда били?

Я увидел, что у нее в глазах стоят слезы, и смягчил тон:

– Я просто говорю, что хотел бы жить тут с вами.

Она заплакала и обняла меня, и хотя все сказанное мной было истинной правдой, я чувствовал себя ужасно из-за того, что рассказал ей.

– Я все исправлю, Одиссей. Клянусь.

– Просто позвольте мне остаться.

Она вытерла глаза. На ее губах появилась улыбка, словно первые лучи солнца в тот день, и она сказала:

– Конечно, ты можешь остаться. Теперь все будет хорошо, я обещаю.

Дождь не только не перестал, он полил сильнее, как лил, должно быть, во времена Ноя. Я сидел, глядя на унылый вид за окном, и от нечего делать достал гармонику и начал развлекаться отрывками из любимых мелодий. Не успел я опомниться, как на чердаке собрались несколько девушек и стали просить сыграть. Наконец Долорес спросила:

– Знаешь «Шенандоа»?

Заиграв, я заметил, как погрустнели ее глаза, и подумал о Коре Фрост с Эмми и о том, что значила эта песня для них, и почему-то от этого Долорес стала нравиться мне больше остальных девушек. От этого и того, что она немного напоминала мне Мэйбет Шофилд.

К нам присоединилась тетя Джулия и, послушав «Мою дикую ирландскую розу», улыбнулась и сказала:

– Твой отец играл ее.

– Это его, – показал я гармонику. – Единственное, что у меня от него осталось.

– Девочки, – сказала тетя Джулия. – Нам с Одиссеем надо побыть вдвоем. – Когда они вышли, она села рядом со мной на кровати. – Ты не рассказал, как добрался сюда. Я бы хотела услышать эту историю.

Так что я рассказал ей все, взвалив на ее плечи каждое преступление и каждый грех. Она выслушала правду про ДиМарко, Эмми и похищение, про выстрел в Джека, про Альберта и змеиный укус, про Мэйбет Шофилд, про Бога Торнадо и причины, по которым я покинул Сент-Пол. Когда я закончил, открыл душу нараспашку, она сделала кое-что настолько неожиданное, что я лишился дара речи. Она встала на колени передо мной, взяла мои ладони в свои и, как будто мы, грешник и исповедник, поменялись местами, попросила:

– Прости меня.

Той ночью дождь наконец прекратился, и на следующий день после завтрака тетя Джулия вызвала такси и отправила нас с Долорес за покупками.

– Она молода и знает, что тебе подойдет, – объяснила она.