Марк Поповский - Третий лишний. Он, она и советский режим

Она отлично знала, эта хитрушка, что аборты в стране запрещены законом, что тем более невозможна такая операция в военном стационаре. Знала она и то, что на четвертом месяце беременности я по должности своей обязан освидетельствовать ее и составить бумаги об увольнении из армии. Такие документы я уже не раз выписывал. Процедура эта была тяжелее гинекологических осмотров, потому что девы рыдали и пытались меня всячески разжалобить. Всякий раз упоминался отец девушки, который ее убьет, и мать, которая, конечно же, проклянет ее и безотцового ребенка. Я жалел этих девчонок, но и государственный закон, и предписания моих прямых начальников, и клятва Гиппократа, данная мною по окончании фельдшерского училища, запрещали прерывать беременность у пациенток без особых к тому причин. Свирепый папа и недовольная мама в таких случаях уважительной причиной не считались. По моему рапорту всех их увольняли из армии. Но почему-то к Леночке отнесся я с большим сочувствием. После долгого разговора по душам обещал я ей, что поговорю с Васей, чтобы он на ней женился и отправил рожать к своим родителям. А кроме того, похлопочу в соседней деревенской больнице, может быть, тамошняя женщина-врач все-таки согласится сделать аборт и тем развяжет Леночкины жизненные узлы.

Летчики жили в землянке у самого аэродрома. День выдался нелетный, хмурый, и, "летуны”, молодые люди (самому старшему было не более 22-х), лениво валялись на нарах в одежде и в собачьих меховых унтах. Вася оказался длинным расхлябанным парнем, с белыми прямыми прядями и пустым взглядом. На гимнастерке вкривь и вкось висело у него с полдюжины орденов и медалей. Мы вышли с ним из землянки. Засунув руки в карманы пузыристых по тогдашней моде галифе, Вася с безучастным видом прислонился к косяку двери. Я рассказал о приходе в санчасть Леночки и стал было толковать с ним о женитьбе, но он прервал меня. „Не лез бы ты, доктор, не в свое дело. Твое дело порошки прописывать от головной боли, ну и давай отсюда в свою аптеку по добру, по здорову…” Произнеся эту тираду, Вася угрюмо сплюнул, толкнул дверь землянки плечом и скрылся. Сбили его в 1944-м над Польшей.

Разговор с женщиной-врачом закончился для меня еще более бесславно. Хотя в качестве взятки за аборт я предлагал килограмм стерильной ваты, три десятка широких бинтов и другие столь же дефицитные в военное время предметы, врач наотрез отказалась обсуждать судьбу, девки с нагулянным ребенком”. Была в ее отказе какая-то личная антипатия, даже злобность. Муж ее, тоже медик, находился в армии, и она, женщина уже не молодая, очевидно, думала в тот момент о безрадостной своей судьбе; о том, что супруг ее на войне может приготовить ей такой же подарок. Это только моя догадка, но догадка, основанная на большом опыте. К девушкам-солдаткам, уволенным из армии по беременности, отношение в тылу было крайне отрицательное. Их травили и на работе и дома. В деревне и в маленьком городке, где каждый знает подноготную соседа, эти падшие ангелы не могли выйти на улицу, чтобы не услышать от соседки обидных слов или издевательской песенки на мотив военного шлягера:

Таков был vox populi — глас народа. Советская власть вполне могла сказать устами своих чиновников, что она тут ни при чем. Никто не натравливал народ против беременеющих на фронте женщин. Более того, летом 1944 года вышел Указ, подписанный Сталиным, где среди прочего говорилось: „Органам прокуратуры в соответствии с действующим уголовным законодательством привлекать к ответственности виновных… в оскорблении и унижении достоинства женщины-матери”. Но закон, как и большинство советских законов, мертв (по статье этой никто никогда не был привлечен к ответственности), а традиция народная — жива. Традиция же исконная состояла в презрении к „падшей”, в неприязни к „незаконнорожденному”. И не столько даже по нравственным соображениям атаковали жены фронтовиков своих жертв, сколько из чувства бессильной ярости на безлюбно уходящие годы. Во вчерашних фронтовичках хотели они видеть виновниц своего одиночества, своей тоски и неудовлетворенности.

Увы, не там они искали виноватых. Беременеющие на фронте солдатки были такими же жертвами войны, как и те, кто их поносил в тылу. Главный же, и самый жестокий удар по женщинам России нанес сам Сталин, подписавший 8 июля 1944 года Указ, который, как и закон о запрещении абортов, оказал роковое влияние на сексуальную жизнь страны. По существовавшим до войны законам, отец ребенка, рожденного вне брака, должен был давать на содержание своего незаконнорожденного потомства от четверти до трети своей заработной платы — алименты. Но по Указу 1944 года алименты отменялись. Заботу о таких детях брало на себя государство. Мужчины оказались полностью освобожденными от ответственности за последствия своих любовных связей. Указ, таким образом, поощрял мужчин к сексуальному пиратству, благословлял беспорядочные связи. Это не было случайностью. Сталин поставил своей целью восполнить потери, нанесенные народу войной и террором 30-х годов. Не исключено, что вождь заглядывал и дальше: планировал воспроизводство солдат для будущих победоносных сражений на полях Европы, Азии и Африки.

И как всегда при определении целей меньше всего Сталина заботили методы и средства. Указ от 8 июля 1944 года носил по отношению к женщинам откровенно предательский характер, отдавая их во власть безответственных сластолюбцев. Последние месяцы войны и первые послевоенные годы стали порой сексуального разгула, который мало чем отличался от разгула 20-х годов. Конечно, дело было не только в Указе Сталина. Четыре года войны, четыре года разлук и потерь исчерпали терпение и мужчин и женщин. Родилась и пошла гулять по фронту и тылу полная горечи и бесшабашности фраза: „Война все спишет…” По привычной для русского человека манере искать виноватого вне себя, валить на другого, стали валить на войну и свои собственные мимолетные похоти и прихоти. Пользовались этой „философией” и уставшие от одиночества женщины тыловых городов и пошляки всякого рода в мундирах и без. А в результате народилось на свет целое воинство „безотцовых” или, как еще говорили шепотом, „сталинских крестников”.

Если даже опираться на официальные советские данные, число женщин с детьми, рожденными вне брака, к 1950 году достигло 1.952.000. Через пять лет после войны детей у них оказалось 2.050.000. Через десять лет, в 1960-м, матерей-одиночек в СССР стало уже 2.688.000, а детей у них - 3.135.000. Эти семизначные цифры при всем том не охватывают всех женщин, родивших вне брака. Мы знаем только тех, кто получал государственное пособие. Но многие матери пособия не получали, считая это для себя унизительным, а другие не получали его из-за того, что сдали ребенка в государственный приют.