Марк Поповский - Третий лишний. Он, она и советский режим

В обыденной жизни все выглядит куда более грустно, чем в анекдоте. Подсматривание и подслушивание интимных сцен вызывает у детей чаще всего острую нервную реакцию. Бывший ленинградец, ныне житель Нью-Йорка, врач-психиатр Г. С., 42-х лет, вспоминает разговоры с товарищем, с которым он учился в школе. Мальчик рассказывал ему, что в их квартире по ночам происходят ужасные сцены: папа ложится на маму и мучает ее. Мама стонет и произносит нехорошие слова. „Мне хочется встать с постели и хорошенько стукнуть его, чтобы он не обижал маму”, — признавался мальчик своему товарищу. Ревность и страх копились в его душе и порождали чувство конкуренции с отцом. Он нарочно ворочался в своей постели по ночам, чтобы дать понять родителям, что он не спит и все слышит. В ответ на эти демонстрации сильно выпивавший отец бил сына тяжелым солдатским ремнем. В результате таких стрессов психике мальчика был нанесен серьезный ущерб.

Если у ленинградского мальчика чувства страха и конкуренции вызывал отец, то десятилетняя девочка из города Кисловодска (Кавказ), также жившая в одной комнате с родителями, все свои чувства обратила к матери. Она требовала, чтобы мама лежала в постели только с ней и ни в коем случае не ложилась рядом с папой. Ребенок спал очень тревожно, просыпался от каждого шороха. По воспоминаниям родственницы девочка истерически рыдала всякий раз, когда обнаруживала своих родителей в одной постели. В основе поведения девочки лежал страх перед сексом, смысла и назначения которого она не понимала. Родители раздражались, расстраивались, наказывали свою маленькую дочь, но изолировать ее на ночь не имели. возможности: у этих служащих среднего положения не было никакой надежды когда-либо обрести квартиру хотя бы из двух комнат.

Великая бездомность любящих рождает порой не только трагические, но и трагикомические ситуации. В Киеве в перенаселенной квартире жила пара научных работников. Молодые супруги пытались по возможности скрывать от соседей свою личную жизнь. Но укрыться от любопытства „общественности” в коммуналке крайне трудно. И вот что случилось одним зимним хмурым утром. В тот час, когда растрепанные и полусонные хозяйки готовили на общей кухне завтрак для своих спешащих на работу мужей, из комнаты молодых интеллигентов вышла их четырехлетняя дочь. Очевидно, она только что проснулась и, не найдя в комнате маму, отправилась ее искать. Малышка протерла кулачком глаза и вдруг радостно закричала: „Мамочка, ты, оказывается, здесь! А я думала, что ты опять под папочку спряталась…” Нетрудно вообразить, какое радостное ржание раздалось в кухне и с каким великим стыдом бежала в свою конуру бедная интеллигентная мама.

До сих пор мы говорили о бесприютности супружеской пары. Но есть категория мужчин и женщин, для которых уединение еще более недостижимо. Это те, кто официально не состоят в браке. Таких любовников в СССР с каждым десятилетием становится все больше, ибо все меньше и меньше остается в стране семей и семейных людей. Вместо 66,3 миллионов семей в 1970 году их оказалось 58,7 миллиона в 1979-м [49] Население СССР. М., 1980, с. 17. . В стране нарастает число одиночек обоего пола.

Этически это крайне разнородная публика. Кто-то кого-то любит, кто-то кого-то хочет, чья-то душа томится от одиночества и готова прибиться к любому берегу, где веет человеческим теплом. Есть и просто молодые существа, достигшие физиологической спелости, которые не знают ничего другого, кроме того, что они созрели для секса. Миллионы одиночек — это народ. И нет смысла морализировать по поводу поведения целого народа. Для историка и социолога, очевидно, разумнее не порицать, а собрать факты и попытаться объяснить их. Главный факт состоит в том, что в СССР, как и на Западе, идет распад семей, атомизация общества. Сам по себе процесс этот — не зло и не добро. И я не думаю, чтобы атомизация непременно убивала в людях искреннее любовное чувство. Может быть, даже наоборот. Но в Советском Союзе покинувший семью человек-атом сразу оказывается в западне бездомности. Бездомность определяет все его поведение. Люди лишены крыши в самом прямом и грубом смысле слова. Молодые, вступающие в жизнь мужчины и женщины, еще не имеют квартиры, разведенные уже ее не имеют. Эти миллионы постоянно пребывают в заботе о временном пристанище, где они без помех могли бы соединиться со своими любимыми.

„С тех пор как я стал мужчиной, — говорит 30-летний компьютерщик из Ленинграда Б. С., — передо мной постоянно стоял этот вопрос: ГДЕ? Где встретиться? Куда привести девушку? В родительском доме я имел комнату, но родители, конечно, не потерпели бы, если я привел к себе подругу. В ленинградские гостиницы войти нельзя из-за нашей с ней прописки: нам ни за что не дали бы номер, как ленинградцам. Кроме того, в наших паспортах обозначено, что мы — не муж и не жена. Иногда родители уходят в гости, но это случается не чаще трех-четырех раз в год. А где встретиться в остальное время? Мои ровесники вечно ломали голову над этой проблемой: ГДЕ?”

Компьютерщик из Ленинграда — вовсе не сексуальный маньяк. Он — нормальный здоровый парень, живущий в ненормальных условиях. Его встречи чаще всего происходили в подъездах домов на грязном подоконнике. Пыльное окно, облупившиеся, давно некрашенные стены. Тусклая лампочка под потолком. Он сидит или стоит со своей избранницей возле лестницы. Мимо проходят в свои квартиры жильцы. Соседи косятся на парочку, парочка — на жильцов. Одна из соседок обзывает их хулиганами и вызывает милиционера. Милиционеру не хочется возиться с мальчишками и девчонками, вести их в милицию. Он лениво спрашивает: „Ты здесь живешь? Нет? Уходи”. И они уходят в другой подъезд, в другую подворотню.

В российских городах о подъезде, как месте свиданий, много говорят, ибо это действительно главное место, где бездомные могут встретиться. Есть даже поклонники так называемого парадного подъезда. Один из них, москвич, 44-летний скульптор М. К., перефразируя известное латинское выражение о постели, утверждает, что „Мы рождаемся в парадном, любим в парадном и умираем в парадном”. Как истинный бездомный одиночка, он даже находит в этом уголке свою прелесть: зимой там тепло, летом — прохладно, ночью почти тихо и почти безопасно. Это — философия нищего, но скульптор и не скрывает своей нищеты. „У сынков элиты, — вспоминает он, — „хата” (сленг — квартира для встреч) свободна хотя бы тогда, когда родители уезжают в командировку или уходят в гости. У меня вообще не было квартиры и подъезд заменял мне нормальное жилье”.

Мой собеседник знает жизнь подъезда во всех деталях. Совсем не обязательно стоять внизу возле лестницы и привлекать внимание жильцов. Можно подняться по лестнице на самый верх — туда, где находятся двери на чердак. Чердак, конечно, заперт, но можно устроиться на ступеньках. Надо только вести себя как можно тише, чтобы соседи не вызвали милицию. Тут-то, главным образом, и процветает любовь. Конечно, кругом не видно ни зги, пахнет кошками и мочей. Но если хорошенько выпить, запахов не чувствуешь. Девушке тоже надо выпить. И не только для того, чтобы она не ощущала противные запахи, но чтобы преодолела страх и стыд. Мужчина может при этом пить из горлышка бутылки, но ради дамы он должен совершить джентльменский поступок: украсть стакан в ближайшем кафе или в автомате, торгующем газированной водой. „Итак, слава парадному подъезду, этому раю массовой любви!” — несколько наигранно бодро заканчивает свой рассказ жизнерадостный скульптор.