Давид Гроссман - Будь ножом моим [litres]

Ты засмеялась, потому что однажды я рассказал тебе, – или, может, только подумал, – как, уже будучи взрослым, пытался написать в постель и просто не смог. Я тоже рассмеялся, и ты, конечно, поняла почему – мне было приятно, что тебе известны все мои мысли в мельчайших подробностях. Это доставило мне неожиданное удовольствие, – а ведь еще минуту назад просто выводило из себя. Не понимаю, как так, не понимаю себя, когда я с тобой. В точности как ты сказала: в этой самой близкой к тебе точке я вдруг бегу прочь. Остерегайся меня там – я могу лягнуть, как лошадь. Доверяй лишь моему коварству – это тебя защитит. А ты, будто пропустив мои слова мимо ушей, заявила, что даже если мы замараемся, наша связь все равно останется непорочно чиста. На этот раз я немного заплутал в витиеватой торжественности твоей речи. Ей-богу, есть у тебя словечки, будто ты выступаешь на собрании в кибуце пятидесятых годов. Я с наиглупейшим выражением ответил, что верю в твою способность очистить меня от скверны. Ты же возбужденно спросила: « Ты и правда считаешь, что я на это способна?» Твоя левая щека зарделась, и я ответил, что если это кому и под силу, то только тебе. Ты закрыла глаза, будто мои слова были для тебя невыносимы. Я расслышал твои мысли, почувствовал, как твоя плоть вновь обхватывает меня, и решил, что ты вновь загадываешь желание. Но ошибся – то была клятва. Значит, еще не все знаки твоего тела я научился разбирать. Это моя личная клятва. Я спросил, в чем ты поклялась, но уже и сам знал ответ – он свободно перелился из твоего тела в мое. Ты попросила произнести это вслух, и я произнес: ты поклялась переспать со мной столько раз, сколько я спал с женщиной, не любя. Ты ответила: « Угадал» . Точнее, ты ничего не ответила, но я почувствовал, как ты припала ко мне своими веками – там, внизу. На меня тут же вновь нахлынуло ощущение, что я в ловушке, что ты не даешь мне дышать, заматываешь меня в кокон, насильно удерживаешь в себе, причиняя мне невыносимые муки. Прими к сведению, что у меня может начаться приступ клаустрофобии в чужом теле, которое вдруг смыкается вокруг меня. Ты прижалась ко мне и сказала: « Только не выходи. Мне необходимо узнать, что происходит, когда люди остаются в таком положении, и я хочу узнать это с тобой». На что я отозвался: «Я расскажу тебе, что произойдет. Мы вместе будем гнить в моче и дерьме, а потом, может, и вовсе начнем разлагаться. А может, с нами вообще случится какая-то невероятная мутация?»

«Именно на это я и надеюсь ! – воскликнула ты. – Может, если два тела останутся вот так, вместе, вопреки естественному позыву разделиться, с ними в конце концов случится нечто удивительное».

«Но что с ними может произойти?» – застонал я, отчаявшись. Что-то подозрительное было в твоей настойчивости. К тому же я вдруг почувствовал себя ребенком, которого заставляют поцеловать незнакомую тетю. Объясни мне, что может произойти – не считая того, что через каких-нибудь полчаса мы навсегда опротивеем друг другу? И ты ответила : «Может, нам откроется некая тайна, скрытая от обычных людей, и мы доберемся до точки невозврата, в которой пожелаем остаться вместе навсегда».

«Но сколько это может продолжаться», – вскрикнул я, и ты проворковала, будто про себя: « Пока все волосы на теле не встанут дыбом от страха. Не от неловкости, не от стыда. Я говорю о страхе нестерпимом, о совершенном слиянии, растворении всех границ. О полной наготе, которой, как мне казалось, ты так желаешь». Ты обращалась словно не ко мне, что-то лепетала себе под нос с неизъяснимым упорством, будто бредя, не беспокоясь, слышу ли я тебя, понимаю ли. С тобой так бывает, Мириам. Ты ныряешь в самые свои глубины, оставляя меня наедине с чувством, что я для тебя – лишь средство. Что ты, по сути, берешь от меня искру, чтобы разжечь в себе жизнь. И что для тебя это поистине война не на жизнь, а на смерть.

«Не хочу играть в подобные игры», – повторил я, и голос мой прозвучал капризно, по-детски. « Это не игра , – тут же ответила ты. – Я с тобой не играю. Все очень серьезно». А потом ты взяла мое лицо в свои ладони и приказала: « Смотри мне прямо в глаза». Я отпрянул, потому что еще не успел предупредить тебя, что такие взгляды чрезвычайно опасны для меня. Я вдруг начинаю ощущать в своем лице хитросплетение тысяч мелких мышц. И в тот же миг меня пронизывает бесконтрольная, дикая дрожь: ведь изо дня в день всем этим мышцам, клеткам, костям и нервам поистине волшебным образом удается оставаться единым целым (есть вещи, о которых мне даже думать не стоит). Сколько тысяч мышц пребывают в непрестанном напряжении лишь для того, чтобы держать губы в тонусе, не говоря уж о силе крошечных плотин, запирающих слезы в слезных железах! Как же велик соблазн просто раствориться и перетечь в тебя, чтобы стать тобой до конца. «Ты пугаешь меня, – сказал я. – Ты хочешь поглотить меня, чтобы я растворился в тебе. А ко всему прочему, я ужасно голоден». « Поешь винограда, – ответила ты, – глюкоза придаст тебе сил».

Ты протянула руку к блюду с виноградом, стоявшему возле кровати, и засунула виноградину мне в рот, прибавив при этом: «Эта виноградина – тоже женщина» . И от этого слова теплая волна разлилась по моему телу, я откусил, и виноградный сок капнул тебе на щеку, остановившись в уголке рта. Я слизнул каплю и своим ртом положил в твой половинку виноградины. Провел языком по твоим соблазнительным губам. « Приди, мой желанный, возлежи со мной», – прошептала ты, и я тут же вновь наполнился нектаром. Наши тела переплелись, слившись воедино – надолго, на целую бесконечность. Помню, как у меня перехватило дыхание, когда ты подняла свои белые стройные ноги, крепко сжав их в воздухе. Я наклонил их так, чтобы они легли мне на правое плечо, опустил на них голову и подумал: мусика . И мы оба увидели, как я играю на белой виолончели. Это единение, сделавшееся еще глубже в момент соития, разожгло в нас неистовое пламя. Запах моего пота сделался острым, как сейчас, когда я пишу тебе, а тело – липким и раскаленным. Губы горели, безумие обжигало кожу, и мы кончили одновременно. Мы даже не думали о том, чтобы доставить удовольствие друг другу – хотя обычно я очень внимателен к этому, – но наслаждение было столь резким и жгучим, что я был вынужден тут же подумать о чем-то другом – так порой я читаю твои письма, прикрыв глаза. И я подумал о том, что тоненький голосок, который вырывается сейчас из моей груди, – это мой голос. До чего же странно, что с тобой я кончаю, повизгивая. И тут же добавил несколько нот в басовой октаве, понимая при этом, что для тебя именно мой тонкий визг является проявлением подлинного. Чтобы вновь стать мужчиной в твоих глазах, я сказал, как это принято, что второй раз всегда лучше и жестче. Ты повелась на мой слегка надменный тон и пробормотала с глубоким, слегка высокопарным выражением: Что вы вообще в этом понимаете – вы, несчастные мужчины, вынужденные довольствоваться самой малостью. И мы оба знали, что каждый из нас сейчас лишь на словах принадлежит к определенному полу – ибо с нами происходит нечто, благодаря чему мы перестали быть преданными представителями полов. Каким-то чудом нам удалось отстраниться от политических интриг между мужчинами и женщинами. Вступив в близость, слившись воедино, мы будто вышли на дорогу, в конце которой нам откроется истина о том, что тела наши – чистая случайность, правда? Несколько кусков плоти, слепленных вместе так, а не иначе, – и получается мужчина или женщина. Понятно, что эта случайная лотерея решает все в наших жизнях. Но осознав, что это – случайность, мы можем вновь изменить правила игры. Страшно даже писать об этом – будто слова сами по себе могут околдовать меня, и тогда, чего доброго, я вздумаю то и дело менять свой пол, чтобы дух мой воспарил, как та птица, которую Авраам не рассек [31] Согласно Торе (Бытие 12–17), Авраам заключил с Богом Завет частей, или Завет рассеченных – Брит бейн а-бетарим . Бог объявил Аврааму, что его потомки в конечном итоге унаследуют Землю Израиля. Авраам совершил жертвоприношение, разделив коров, коз и баранов на две части, а птиц не рассек. Этот жест означал, что окружающие евреев народы будут постепенно исчезать, а Израиль будет существовать вечно. , заключая с Богом Завет рассеченных.