Давид Гроссман - Будь ножом моим [litres]

Зачем я пишу здесь? Не хочу писать в этой тетради. Всего пара слов, и я выдерну страницу и забуду об этом. Но как она проступала в нем сегодня! Она была настолько осязаемой, словно до нее практически можно было дотронуться. Возможно, он на секунду улыбнулся ее улыбкой. Или же это просто свет так упал на его лицо. Я не знаю. Я не знаю, не знаю, зачем я настойчиво причиняю себе боль, снова и снова делая записи в этой тетради, несмотря на то, что в доме полно чистых листов. Я поклялась, что не открою эту тетрадь, пока от него не придет ответ, но продержалась только два дня. Даже не полных два дня. Полтора. Это немного, но по крайней мере я знаю, каково мое истинное положение. Я надеялась, что буду сильнее. Что же теперь будет? Кажется, я немного напугана. Как будто я приоткрыла тетрадь, и все его письма закричали, завизжали, заревели на меня. Хватит, тихо!

Он спит. Уснул, утомившись. Он проспит до утра, и я не смогу дать ему фенитоин [33] Фенитоин – лекарство, предотвращающее эпилептические припадки. . Он кричал, плакал и потерял много крови. И злился после каждого падения. Хотела бы я тоже, как он, заснуть и проснуться когда-нибудь потом. На лбу у него появился новый большой порез, и он начнет расчесывать его завтра утром. В этот раз я едва не пострадала сама. Не считая моих обычных страданий. Если когда-нибудь меня попросят вернуть залог, как я предъявлю свое лицо со всеми его шрамами? Будь я проворней, будь я не такой неуклюжей, я могла бы хотя бы упасть под него и смягчить ему падение. Пусть мое тело хоть как-то пригодится.

Я пишу просто так, чтобы не думать, чтобы устоять перед искушением перелистать тетрадь назад и встретить его. Тебя. Ты, ты. Где ты сейчас? Как возможно, что ты и не догадываешься о подарке, который я приготовила здесь для тебя? Как ты мог не почувствовать, что я была с тобой целую неделю, слово за словом? Десятки и сотни страниц под этой страницей. Я чувствую себя ореховой скорлупкой на штормовых волнах, когда пишу и посвящаю тебе эти записи. Мне только сейчас пришло в голову, что следовало бы добавить предисловие в начале этой тетради или какое-то объяснение в конце. Но что бы я написала? Что могла бы сказать? Возможно, ту фразу, которую я написала тебе однажды, что для меня изучить другого человека и рассказать ему что-то новое о нем самом – величайший дар любви. Величайший.

Кроме того, я подумала, что, если ты прочтешь все свои письма подряд, без моих, от первого до последнего, ты узнаешь много нового о себе. Не только «плохого», которое ты иногда так охотно видишь в себе. Возможно, ты начнешь смотреть на себя другими глазами. К примеру, моими. Но я скажу тебе все это, только когда мы встретимся лицом к лицу. Сейчас, пожалуйста, не тревожь меня, Яир, отпусти. Мне нужно написать о другом.

Он пробежал по садовой дорожке прямо до меня, вероятно, не понимая, почему я не бегу к нему с криком: «Кто это пришел ко мне?» Посередине дорожки, в том месте, где не хватает одной плитки, есть ямка. Амос уже два месяца обещает заделать ее, и до сих пор у него не было на это времени. Нога Йохая попала в эту ямку, подвернулась и… Это не оправдание. Обычно я никогда не жду, чтобы он добежал до этого места. Я всегда оказываюсь там быстрее, чем он. Возможно, потому что он бегает так – счастливо, свободно – с двухлетнего возраста. Мы всегда радостно машем руками и скачем друг другу навстречу. Но, едва очутившись в моих объятиях, он тут же в ужасе отскакивает, не понимая, кто я такая (и с чего это вдруг я пишу об этом?). Что же произошло сегодня? А то, что я увидела его. То есть я увидела его таким, каким мне нельзя его видеть: увидела, как его трясет. Его ступни. Как упали его очки и вытянулось лицо. Мне нельзя писать о таких вещах. Я только подумала, что он старается, так сильно старается, но не может воспарить. Мгновение неконтролируемого гнева. Не на него. Не на него? Да, отчасти и на него. На то, что сдерживает ее внутри его и не дает ей вылупиться из его скорлупы. Прошло уже десять лет, а я все еще ищу знаки и намеки. «Гнев на него» (как я набросилась на тебя за эти слова). Да. И злость на Амоса из-за плитки. Злость на Анну – я и ее не обделила сегодня. Вся эта злость так и не сложилась в единый ответ.

Я стояла там. Он вышел из автобуса и побежал. А тут не хватает плитки. Я видела, как водитель смотрит ему вслед.

Да.

Он уже почти отъехал, но почему-то остановился и смотрел. Я видела трех других мальчиков в автобусе. Они смотрели словно в пустоту, ничего не видя. Они ездят вместе каждый день уже четыре года и все еще не узнают Йохая. Он их тоже не узнает. А водитель почему-то задержался сегодня и смотрел, как он бежит. Новый водитель, видимо, неопытный. И как он глядел. Так бывает, когда нечто ужасное вдруг приковывает твой взгляд. И когда Йохай споткнулся там, в том месте, где не хватает плитки, кажется, я была уже так далеко, не желая иметь с ним ничего общего, что даже не пошевелилась.

Не буду вырывать эту страницу. Она останется в твоей тетради, ты получишь и ее. Все равно тебе уже доводилось слышать от меня вещи и пострашнее. Но теперь дело обрело новый поворот: я никогда не писала подобных писем самой себе, ради себя самой.

Мне следовало бы вырвать предыдущую страницу. Я вижу, что таким образом оставляю лазейку для ей подобных, а этой крайне нежелательно – только не в моем нынешнем положении. Полдень выдался ненастным; но, по крайней мере, дом впервые за долгое время сияет чистотой. И вот опять, я снова перед этой тетрадью, и каждое слово тянет вслед за собой другое. Я хотела, чтобы единственными словами в этой тетради были твои, и провела целую неделю, переписывая их, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не добавить ни одного слова от себя, а сейчас – смотри как прорвало. Но это не те слова, которые тебе надлежало услышать, и они сказаны вовсе не тем тоном.

Ведь ты не отправил мне ни одной строчки в ответ на то, что я рассказала в последнем письме. В ответ на то сокровенное, что я рассказала. Даже короткого, вежливого отказа я не получила. Как ты мог? Ты-то мог. Это я не могу. И меня пугает само осознание того, насколько я не способна на это.

Доброе утро, уже новый день. Не беспокойся, я в порядке. Вынырнула из водоворота, который было увлек меня вчера. И когда ты прочтешь то, что я написала на предыдущих страницах, мы оба посмеемся надо мной.

Пятнадцать минут шестого. Скоро рассвет.

Я закончила переписывать твои письма три дня назад, ровно в этот час. Я просидела несколько минут, ничего не чувствуя. Слегка ошеломленная, немного пьяная. Я думала, что с того момента смогу писать только твоими словами, что закрыть тетрадь будет почти невыносимо. А еще я почувствовала, что ждала отрезвления, но оно так и не явилось. Но была вознаграждена рассветом, какого я не видела долгие годы. Волны золотого света струились сквозь Иерусалим, и я говорила себе, что это – знамение.