Давид Гроссман - Будь ножом моим [litres]

Небольшое послеобеденное развлечение: пьеса «Дядя Ваня» в исполнении нашего театрального кружка. Не все актеры были на высоте, но все равно от раза к разу эта чудесная пьеса нравится мне все сильнее.

Мой избранный момент на этот раз: Соня внезапно встала и завела прочувствованную речь о важности сохранения леса, потому что именно это дело занимает ее возлюбленного. Я быстро писала в темноте вдоль всей внутренней стороны руки, под рукавом: «Яир, я так сильно хотела рассказать тебе о тебе самом, что для меня твоя история стала важнее моей собственной. А сейчас я чувствую, будто свою историю я потеряла».

Но я смотрю на свою руку, и моя кожа двигается под буквами: она потеплела, плоть как будто дышит, и тело мое оживает.

Одна мысль никак не покидает меня: что на самом деле произошло тогда, в первые мгновения? Если бы я не улыбнулась той улыбкой? Если бы не обняла себя?

Подумать только, что я сумела, совершенно не прикладывая усилий, так очаровать его.

А то, что я дала ему, то, что воззвало к нему из моего нутра, что без моего ведома вернуло его к жизни. То самое, мое сокровенное —

Я знаю, что оно есть. Оно существовало и до того, как он взглянул на меня. Оно все еще существует, даже когда никто не смотрит. Это самое лучшее, что есть во мне. Его нельзя истребить. И благодаря ему меня саму тоже нельзя уничтожить.

Если бы только сейчас я могла вручить его самой себе.

Вот так просто, излить его на себя.

Этим утром на автобусной остановке перед въездом в мошав ко мне подошла старая, грузная, неопрятная женщина. Выяснилось, что она – домработница в одной из местных семей. Сказала, что следит за мной уже некоторое время, что ей нравится мое лицо, и поэтому хочет со мной поделиться кое-чем, услышать мое мнение.

В это время подъехал автобус. Мы сели рядом. Она рассказала мне о себе, о своей жизни, болезнях и детях, которых разбросало по миру; и все это время переспрашивала, не слишком ли она мне докучает.

Рассказала, что происходит из религиозной семьи и что в последнее время окружающая реальность наводит ее на мысль, что, возможно, Бога нет. Мысль эта безумно ее пугает, отравляет ей жизнь и подрывает здоровье. Но вот несколько месяцев назад она посмотрела телепередачу об Индии, которая буквально окрылила ее. Новая идея овладела всем ее существом. Женщина думала, что она, Ривка, своими силами может заставить Всевышнего явить себя ей. На свои сбережения она собирается добраться до той самой Индии (ей не страшно, потому что у нее есть святая цель, она исполняет заповедь). Придет в храм, который показывали по телевидению, где стоит много тысяч идолов, и пройдет между богами, притворяясь, что изучает их, колеблется: кого же выбрать? Этого? Может, этого? И тогда Господь Всевышний не стерпит того, что даже она, преданно служившая ему шестьдесят пять лет, вдруг сомневается в нем. Просто из ревности он ворвется, и явит себя ей, и прокричит в сердцах: «Ривка, довольно! Перестань! Я здесь!»

Я была счастлива. Не только из-за самой истории, но и потому, что она решила поведать ее именно мне.

А еще сильнее радует меня осознание, что мир не стоит на месте, в нем происходят события. И они касаются не только его и меня.

Выставка работ семиклассников расположилась в коридоре напротив учительской. Я иду вместе с другими учителями, рассматриваю работы. Иду, почти парю, гордая за успехи, проделанные учениками в последний год. Но, наученная горьким опытом, уже чувствую, что в учительской меня поджидает удар. Съеживаюсь в ожидании.

В работе Авишая Риклина по биологии я прочла следующее: «Для того, чтобы птица смогла полностью развить свой голос, она должна обитать в окружении сородичей в первые месяцы жизни. В противном случае ее способность к пению будет навсегда нарушена».

Я застыла, глядя в одну точку. Видимо, надолго. Пока подошедшая Ариэла не потянула меня осторожно за собой. Любопытные и обеспокоенные взгляды. Мое горло горит.

(О, мой сородич, приди петь со мной.)

Если это дневник, то лучше бы называть его ночником.

В три с четвертью я встала попить и наткнулась в темноте на Йохая. Он бродил в полусне, совершенно растерянный и без штанишек. Видимо, он шел из туалета и заплутал в коридоре. Кто знает, сколько времени он так ходил, пока я не встала. Я натянула на него пижаму и отвела обратно в постель, но он снова и снова вставал. Тогда я поняла, что выхода нет, и согласилась ходить с ним по его маршруту. Все равно мне не спалось, а в этой прогулке было даже что-то приятное. Он шел со мной точно так же, как мы ходим с ним по улице, на полшага позади, держась за край моего рукава. И если я полностью подчинялась его движениям, что не всегда бывает возможно на улице, наши шаги гармонично совпадали. Сегодня ночью у нас все получилось. Ни один шаг не выбивался из общего ритма, и я была готова ходить так до бесконечности. Видно, он тоже получал от этого удовольствие, потому что вплоть до четверти пятого не проявлял никаких признаков усталости. Напротив, казалось, что он радостно пытается сообщить мне что-то.

Тогда у меня возникла идея. Я отвела его на кухню, закрыла дверь и включила обогреватель. Сняла с него пижаму, завернула в большое полотенце и, конечно, приготовила ему буреки и множество разных йогуртов. Это заняло какое-то время, но он был на удивление послушен, не прыгал и не кричал, даже когда я принесла ножницы. Наконец-то, после трех месяцев борьбы и скандалов, он позволил подстричь ему волосы.

Просто невероятно, что он сидел так тихо, со стоическим, почти царственным спокойствием. Лишь слегка мычал и раскачивался, останавливаясь, чтобы откусить кусочек бурека. Периодически кокетливо поднимал глаза, будто хотел сказать: «Вот видишь? Все зависит только от моего желания…»

Даже когда я укорачивала ему челку, даже когда несколько волосинок попали ему в рот (!). Что это? Я не узнаю собственного ребенка! Можно было бы подумать, что он действует осознанно, извиняясь за страшный припадок ярости, случившийся в полдень, когда мы с Амосом пытались подстричь его вместе. Может, и правда так.

Каждый раз, когда я забываю, у него получается по-своему, мягко и без слов, напомнить мне.

Что будет, когда у него начнут расти усы и борода? Как мы будем его брить? Может, когда будет спать особенно глубоким сном, какой у него бывает после припадков. Что ж, у меня пока нет четкого плана.

Через два или три года нам во второй раз придется разлучиться со своим ребенком, а пока что у нас есть благословение детства. Как он будет выглядеть через пять лет? Я не могу даже представить, не сейчас. У Анны были легкие, игривые локоны, но Анна была темненькой; Амос тоже темноволосый. Кажется, Йохай унаследовал мягкие и светлые волосы от меня (а еще неуклюжесть, неуверенность в себе и неприкаянность в этом мире)…