Давид Гроссман - Будь ножом моим [litres]

И, Яир, я знаю, что эта «сделка» была не просто «глупой». Поверь, я понимаю, с чем тебе приходится сражаться, чтобы убежать от себя самого и прийти ко мне во всей полноте своей внутренней свободы. А еще я, конечно, знаю, как тяжело бывает, даже уже будучи взрослым, исцелиться от детских болезней, оставивших глубокие шрамы в душе.

Быть может – мне тут пришло в голову, – быть может, ты боишься даже самого исцеления. Если это так, скажи, просто скажи мне, и мы вместе поскорбим об этом, выплачем эти несчастные, глубоко засевшие в нас переживания. Поскорбим о том, что мы сами – эта болезнь. Возможно, если бы мы осмелились взбунтоваться и исцелиться от нее, в тот же миг остановилось бы и наше дыхание. Разве не так? Вечный, вечный страх, предчувствие, что эта болезнь, эта фальшь, это клеймо, оставленное на нас, – и есть наша первооснова, наша косточка-луз… Почему бы тебе просто не прийти и не сказать каких-нибудь страшных слов? Просто скажи, и мы станем еще ближе и на мгновение вздохнем с облегчением.

Просто нет у меня другого человека, который столь же хорошо знал бы, какая я там, на этом самом последнем вираже моей души. И у тебя нет.

Но о чем я думала? Что именно должно произойти со мной, когда я буду с тобой «там»? Ведь моя глубинная боль проистекает из источников, с тобой никак не связанных, из глубин, которых мы еще не достигли. Ибо мы только начали наш долгий путь…

Я представляю шторм, бурное извержение наших с тобой недр. Оно сбивает нас с ног, сотрясает до основания, обнажая наши корни и заставляя жить под одной кожей (или даже лучше – вовсе без кожи).

Я представляю пузырь ватерпаса – абсолютно ровный, совершенный, прозрачный. Этот пузырь представляет собой точное знание и одновременно – полную покорность этому знанию. Единение двоих. Нас двоих. И ни один из нас не сможет достичь его в одиночку.

Вот одна (и единственная) боль моей жизни, которую лишь ты можешь унять, или, по, крайней мере, заглушить: боль от разлуки с тобой. До тебя она была тупой, неясной. Возможно, я бы даже не смогла дать ей название, возможно, она бы растворилась, слилась с другими тяготами жизни. Но появился ты, и дал ей имя, и наделил ее речью.

Впрочем, Яир, если задуматься, я не уверена, что ты в состоянии облегчить даже эту боль. Но наша связь может вызвать то, что ты иногда именуешь «заземлением». Я же предпочитаю думать о нем как о соучастии в одном и том же «благостном избытке сил», полном милосердия, о котором говорит Кафка в своем дневнике, в записи от 19 сентября 1917 года (задумываясь, как он вообще способен «написать кому-либо, что он несчастлив»):

«И это вовсе не ложь и не успокаивает боли, это просто благостный избыток сил в момент, когда боль явно истощила до самого дна все силы моей души, которую она терзает».

Одна мысль не покидает меня: где же меня застанет первый дождь? Дома? На улице? В классе перед учениками? И на какую часть тела упадет первая капля? В ночи мое ухо ловит каждый стук…

Но ведь есть и другой путь: избавить себя от этих терзаний, не принимать во всем этом участия, перестать бередить рану ожидания.

Сегодня утром с тяжелым сердцем я добавляю еще один пункт в список моих потерь: внутреннюю свободу.

Еще один день. Тебя нет. Я не перестаю смотреть на небо. Как у тебя получилось превратить весь мир в огромные щипцы, которые постепенно сжимаются на мне? Хватит, хватит, хватит (но «хватит» значит еще и «Яир, поговори со мной»). В последние дни я представляю тебя по-другому. Посмотри: ты часовщик. Темный, таинственный часовщик, который ютится в маленькой, удушливой комнатушке, наполненной тиканьем. Вот кто ты. Одинокий человек, сгорающий дотла в языках своего огромного и запутанного желания. Ты постоянно заводишь механизмы сразу нескольких часов – так, чтобы они звучали одни за другими, в каком-то секретном, установленном тобою порядке, и звонили днем и ночью, летом и зимой, всегда…

В тебе есть что-то от этого часовщика, верно? С твоим надменным желанием отладить механизм сменяющих друг друга влюбленностей, так, чтобы навсегда окружить себя нескончаемой музыкой (женских голосов?), которая будет бренчать и трезвонить вокруг тебя. Ворковать тебе. Чтобы, не дай бог, не наступила в твоей жизни секунда невыносимой тишины, безмолвия, среди которого ты вдруг расслышишь само время – проходящее, ускользающее.

Вот что это было на самом деле? Я была всего лишь элементом какой-то твоей личной церемонии (или это даже целый культ)? Возможно, ты меняешь женщин каждый сезон. Это было твое «Лето Мириам». А потом придет зима какой-то другой женщины. Возможно, это часть твоих секретных сделок с самим собой – исчислять оставшееся тебе время в «женщинах-минутах». Я была всего лишь одной из стрелок, указывающих тебе, что еще один «час», еще один сезон миновал, еще одна женщина… Тогда, возможно, ты имеешь дело совсем не с нами, униженными и оскорбленными дочерями Евы, а с Его Величеством Временем?

Убирайся из моей жизни.

Утро. Я не писала два дня. Чувство облегчения. Не совсем понятное. Пальцем ноги трогаю ледяную воду: с этим можно как-то жить…

Вот женщина, ползущая по земле, после того как ее сбило поездом несчастья. Она даже не уверена в том, что это было. Порой ей кажется, будто все вокруг нее кануло в небытие. Но постепенно становится ясно, что все в мире существует по-прежнему – это ее не стало. Разговаривая с самой собой, она едва шевелит губами. Странно, что все это уже почти не причиняет ей боли. Оно и к лучшему.

С ней все будет хорошо. Ей нужно только по-настоящему, всеми силами души (ой) пожелать, чтобы все было хорошо. Она осторожно, бережно перемещается в пространстве, будто огромная пробка затыкает ей сердце. Недомогание, которое она перенесла в начале недели, – все еще хорошее оправдание ее неповоротливой медлительности. И Йохай внезапно уже дома, так что ей есть чем заняться.

Сейчас она читает только что написанные строки. С этим можно жить.

Банк – химчистка – два урока – замена разбитого окна – встреча – другая встреча – беседа с физиотерапевтом – закупка продуктов – передать часы мастеру в ремонт – утешение скорбящих… О чем думает сегодня мой зеленый человечек с Марса?

«Взгляни на эту женщину. Видимо, прикосновение к реальности причиняет ей невыносимую боль».

По крайней мере, я все еще пишу.

Будто кидаю камни в очень бурную реку.

Медленно, медленно, крайне тяжелым трудом возможно соорудить мост, по которому она сможет уйти отсюда.

Йохай дома уже три дня. Перед воротами его школы установили контейнер для строительных отходов. И никто не хочет обсуждать эту проблему. Я провожу время с ним, немного навожу порядок, воссоздаю кожный покров нашего дома, насколько Йохай позволяет.