Ольга Птицева - Выйди из шкафа

«Текст сырой, но хороший, — набрал Тимур. Подумал немного и добавил воодушевления: — Отредачим и будет отлично. Пиши!»

Открыл присланный файл и снова пробежался глазами по строчкам. От слов, подобранных Шифманом, становилось тоскливо, хотя, казалось бы, куда еще. Машенька, идущая по мосту, перекинутому через речку, обретала выпуклость. В ней зарождались чувства. Ножки, ручки, дырка на коленке. Тим не хотел, но верил в эту самую дырку. Видел ее почти. И то, как Шифман набирал эти три тысячи знаков обгрызенными пальцами, тоже видел. Чувствовал нерв, скрученный на манер волос в пучке балерины. Как блестят они на солнце, как пахнут похмельной мамой, как на похмельной маме растут.

Данилевский за стенкой разразился долгим кашлем. Тим сидел на табурете и слушал, как захлебывается старик, но не мог заставить себя сдвинуться с места. Он просто ждал, бестолково бегая глазами по тексту Шифмана и отгораживаясь им от реальности. Еще чуть, и начал бы грызть ногти, вырывая лоскуты кожи. Когда в спальне стихло, напоследок звякнув стаканом, Тим поднялся. Колени у него подрагивали. Он вышел в коридор, проскользнул мимо спальни и зашел в гостиную. Там пахло валерьянкой. Шкафчик с лекарствами был приоткрыт. Нужно было распахнуть окно, выветрить из комнаты больничный запах, вычистить последние следы пребывания скорой, чтобы не раздражать Данилевского мелочами. Тим потянулся к дверце шкафчика. На верхней полке старик хранил лекарства, а в нижнем ящике пылились старые документы.

— Это память, друг мой, последние осколки былых времен, — говорил Данилевский, задвигая ящичек поглубже в трюмо. — Треснутое зеркало жизни целой страны. Надо бы отдать кому-то. Может, в архив института. Там много снимков, писем. Да все рука не поднимается. Надо-надо, а не берусь. Может, потом когда-нибудь, да?

Тим зажмурился, собрался с духом и осторожно выдвинул ящик. Две картонные коробки с помятыми крышками прятали в себе залежи спрессованной бумаги. Конверты с чернильными штампами, высланными из глубокого ниоткуда в бесконечное никогда. Письма, настроченные от руки — чернила успели выцвести, бумага залоснилась. И фото. Связанные тесемками фото. Черно-белые, окончательно ушедшие в прошлое снимки людей, доброй половины которых уже могло не быть в живых. Бледные лица, неуместные прически, пиджаки с подплечниками. Расплывчатые цветные карточки. Желтизна пленки, зыбкость выдержки. Квадраты полароида. Ламповая память, снова входившая в моду. Люди ходят по кругу. Меняются только лица. Тим всматривался в них с жадностью. Он присел на край дивана, разложил перед собой фото. Коллаж из чужих жизней, картотека прошедшего времени. Данилевского разглядеть было сложно. Он изредка появлялся в кадре, но вечно вполоборота. Молодой еще, с первыми залысинами, в крупных очках. Жутко, как возраст лишает характерных черт. Старики часто похожи друг на друга, а на себя молодых — практически нет. Даже очки, и те пропали. Юношеская близорукость сравнялась старческой дальнозоркостью.

Телефон заелозил по столу, сообщая о принятом вызове. Тим наскоро сгреб карточки и, будто звонивший мог подглядеть, накрыл их подушкой. Зуев давно уже должен был объявиться — слишком уж много времени понадобилось для решения пустяковой задачи по выбиванию из автора синопсиса. Но звонил не он.

— Да, Миш, слушаю, — нарочито бодрым голосом ответил Тим.

— Где ты?

Шифман шел куда-то. На заднем фоне сигналили машины и шумел город, неслышимый через запертые окна профессорской квартиры.

— Работаю.

— В редакции? — Шифман чертыхнулся. — Давай не там, ОК?

— Что «не там»? — Тим потянул ближайшее фото за краешек. — Миш, плохо слышно…

— Надо встретиться, говорю. Только не в редакции.

Люди на снимке праздновали Новый год. Мишура по углам, развешанные на ниточках цифры, бокалы в руках. Тим всмотрелся и замер.

— Где тебе удобней? — не унимался Шифман.

Четыре цифры наступающего года повисли над компанией, стоящей в центре кадра. Женщину, стиснутую с обеих сторон потрепанными праздником кавалерами, Тим узнал сразу. Он уже видел ее. Всматривался в выражение лица — чуть пьяное, слегка отстраненное, с иронично скривленными губами. И помаду, яркую даже на старом фото, Тим тоже узнал. И нитку жемчуга. Шифман в трубке требовал срочной аудиенции. Не отрываясь от картинки, Тим назвал адрес.

— Буду через пятнадцать минут.

Тим засунул телефон в карман, взял фото и подошел с ним окну. Ошибки быть не могло. Тот же снимок. Те же люди. Но лучше проверить. Куртка валялась на кухне. Пальцы подрагивали, пока Тим рылся в карманах свободной рукой. Снимок, найденный в ящике, он боялся выпустить из пальцев — вдруг пропадет? Таких совпадений не бывает. Вселенная слишком ленива, чтобы выдавать их на-гора. Нет уж, ты потужься-поищи, если хочешь наткнуться на чудо. Два одинаковых фото легли на кухонный стол. Сколько лимонов было порезано на нем? Сколько чайных церемоний подготовлено? Чайник теперь пылился в шкафчике. Горный дарджилинг тихонько выдыхался на полке. Вместо этого Тим всматривался в снимки и старался моргать пореже, чтобы их не спугнуть. Данилевский стоял от женщины дальше всех. Он улыбался в камеру, но нервно, словно бы его заставили. В руках у него был пустой бокал. Тим наклонился, чтобы разглядеть. Да, точно пустой. Из кармашка пиджака выглядывала еловая веточка, перевязанная обрывком блестящего дождика. Точно такая же красовалась на ножке бокала, сжатого тонкими пальцами женщины. Тот, кого она держала под локоть, выдавался вперед сильнее остальных. Отмеченному особым расположением, ему было неловко стоять в рядок с другими и улыбаться в обещанную фотографом вечность.

— Тимур, а принесите-ка мне чаю, — попросил из кабинета Данилевский.

Тим поспешно спрятал оба снимка в куртку и поставил греться воду. Смутная, неопределенная, но уже абсолютно фантастическая надежда копошилась в нем, гудела вместе с чайником, поднималась вверх, готовясь закипеть.

Чаинки раскрывались нехотя. Они кружились в колбе, с каждым кругом отдавая горячей воде горечь и янтарь, засушенный наподобие изюмной корочки. Тим размешал их ложкой. Делать этого не разрешалось категорически. Не вмешивайтесь в чайную науку, Тимур, пусть они сами. Пускай погреются, раскроются как следует. Мы никуда не спешим. Не спешим же, друг мой? Тим спешил. Где-то Шифман уже ловил такси и пробирался сквозь вечерние пробки. Тим чувствовал его приближение. Тревога в нем мешалась с колким предвкушением встречи. Тиму было душно. Хотелось стащить через голову свитер и остаться в футболке, но стоило подумать об этом, как по спине поползли мурашки, защекотало под ребрами. Тим хлебнул холодной воды из-под крана, поставил на поднос чайник с фарфоровой чашечкой и пошел к Данилевскому. Тот продолжал сидеть спиной к двери. Бумаг на полу прибавилось. Тим примостил поднос на край стола и присел на корточки.