Рейчел Каск - Транзит

Отрывок, который он читает чаще всего, продолжил он, связан с эпизодом из детства, когда в возрасте пяти лет мама отвела его в контактный зоопарк в нескольких милях от дома. Вместе они сели в автобус, приехали на небольшую ферму, гуляли по ней и смотрели на животных. В какой-то момент он заметил лошадь, которая стояла в грязном загоне и смотрела через ограждение. Он обогнал маму – она на что-то отвлеклась – и подошел ближе к лошади. Он залез на забор, чтобы погладить ее нос. Сперва он немного побаивался лошади, но она была пассивной и смирной и, не уклоняясь, разрешила ему себя погладить. Он почувствовал, что мама где-то близко, за спиной, и, наверное, смотрит на него: он подумал тогда, что она будет впечатлена. Но, подойдя к нему, она вдруг вскрикнула и стала показывать пальцем на глаз лошади – с ним что-то случилось. Это ты сделал, спросила она в ужасе. Луи посмотрел на поврежденный глаз, на который даже и внимания не обращал: он был красный и воспаленный и слезился, как будто в него чем-то ткнули. Он слишком испугался, чтобы что-то возразить на обвинение матери, а через несколько секунд уже начал сомневаться в своей невиновности. Как только мать высказала предположение, что он ткнул палкой в глаз лошади, он уже не был уверен, совершил он это в действительности или нет. Они пошли домой, и весь вечер Луи ощущал нарастающую тревогу. Утром он спросил маму, можно ли ему взять карманные деньги и пойти в ближайший магазин за сладостями, как обычно ему разрешалось по субботам. Она дала ему деньги, и он вышел из дома. Но вместо того чтобы пойти в магазин, он отправился на автобусную остановку, на которой они были с мамой накануне. Подошел автобус, он сел в него и заплатил за проезд из своих карманных денег. Он сел у окна и стал смотреть на улицу, и его страх усиливался по мере того, как автобус двигался от остановки к остановке, а в окне он не узнавал ничего с их прошлой поездки. Но когда автобус доехал до нужной остановки, он обнаружил, что всё-таки узнает ее: там было кафе с неоновой вывеской в форме толстого повара в клетчатом переднике. Он вышел из автобуса, прошел через ворота и прямиком через лужайку направился к тому месту, где за забором стояла лошадь. Он с опаской подобрался к ней. Ее пассивность теперь походила на покорность, а спокойное поведение – на безропотность. Его мама сказала, что лошадь может ослепнуть из-за травмы. Но при этом она, казалось, сразу же забыла о случившемся, не сообщила никому в зоопарке и даже не рассказала его отцу, когда тот пришел домой. Забравшись на забор, Луи стал рассматривать глаз лошади. Он вдруг понял, что не помнит, какой именно глаз был поврежден, и не помнит даже, как тот выглядел; он старался изо всех сил, но не мог понять, что именно он ищет. В какой-то момент он сдался и пошел обратно к остановке, чтобы ехать домой. Дома его ждали родители, которые из-за его исчезновения были уже на грани истерики. Они сурово наказали его, несмотря на то что он объяснил им свое отсутствие. Позже они с гордостью рассказывали эту историю другим, в особенности мать, которая еще долгое время судила каждого пятилетнего ребенка на основе этого факта.

Его часто спрашивают, сказал Луи, о его отношении к травме, и, возможно, причина, по которой каждый раз он выбирает для публичного чтения именно этот отрывок, заключается в том, что эта история, как ему кажется, говорит не только о его собственном отношении к травме, но и о неизбежно травматичной природе самой жизни. Он не уверен, добавил он, что когда-нибудь еще что-нибудь напишет: его отношение к миру для этого недостаточно динамично. Его книге пришлось бы стоять особняком: у нее бы не было ни сестер, ни братьев, так же как и у него никогда бы не было детей, даже если бы его сексуальная ориентация это позволяла. Он не особенно заинтересован в том, чтобы называться писателем. Ему удалось успешно выпустить одну книгу просто благодаря тому, что, как он уже говорил, в процессе написания он верил, что никому неизвестен. Сейчас это уже не так. Он думает, сказал он, что придет время, когда книга, которую люди сейчас читают, будет казаться ему такой же чуждой, как старая кожа, которую змея сбрасывает и оставляет лежать на земле. Он хочет только вернуться в то состояние, в котором, что удивительно для его опыта, он был способен на абсолютную честность, но, используя писательство в качестве площадки для высказывания, он также позаботился о том, чтобы больше в это место уже не возвращаться. Как собака, которая гадит там же, где спит, сказал он, поворачиваясь и в первый раз посмотрев мне в глаза.

Вода всё еще стекала по шее с моих волос, которые Дейл аккуратно уложил за день до этого. Одежда промокла, ноги чавкали в воде, заполнившей ботинки. Свет на сцене слепил глаза; вдали я различала овальные контуры зрительских лиц, качающиеся и кивающие, как травы в поле. Я сказала, что подготовила отрывок для чтения, и краем глаза заметила, что модератор сделал одобряющий жест. Я достала бумаги из сумки и развернула их. Руки у меня дрожали от холода. Зрители зашевелились в креслах. Я прочитала вслух то, что написала. Закончив, под аплодисменты я сложила бумаги и убрала их обратно в сумку. Модератор вытянул ноги и сел прямо. Я чувствовала, как его карие глаза, похожие на пуговицы, смотрят на меня. Люди уже начали подниматься со стульев, направляясь вдоль рядов к выходу: им не терпелось попасть домой. Дождь снова начал барабанить по крыше шатра. Модератор выразил сожаление, что из-за задержки в начале теперь не осталось времени на вопросы. В зале снова раздались аплодисменты, которые звучали уже вполсилы, а затем зажегся свет.

Мы вернулись в зеленую комнату, на этот раз через крытый проход. Джулиан и Луи шли впереди. Модератор – позади вместе со мной. Я поинтересовалась, как он оценивает свою роль в том, что только что произошло, но он ответил только, что холод в шатре – огромное недоразумение: организаторы не смогли обогреть его после неполадок с электричеством. Он ожидает, что на это последуют жалобы, учитывая средний возраст публики. Иногда он задается вопросом, продолжил он, ради чего публика собирается на такие мероприятия. Его несколько раз приглашали быть модератором, и он повидал много всего необычного: люди засыпали в первом ряду и откровенно храпели; люди разговаривали, когда авторы были на сцене; люди вязали или разгадывали кроссворды, а однажды кто-то даже читал книгу. Фестиваль предлагал большую скидку в случае покупки нескольких билетов, так что люди обычно брали сразу много и в пятидесяти процентах случаев, кажется, даже не знали, на кого идут. Один автор, историк Второй мировой войны, – тут он назвал знакомое имя, – перестал рассказывать о своей книге и вместо этого начал петь старые песни времен Лондонского блица, воодушевляя публику подпевать вместе с ним, – оказалось, что большинству были известны слова. У них замечательно получилось петь под шум дождя с улицы.