Рейчел Каск - Транзит

Когда я вернулась обратно в комнату, меня вновь поразила яркость одежды Джейн, которая особенно выделялась на фоне белого пейзажа ремонтной пленки. Она сидела неподвижно, ее колени были сомкнуты, голова поднята, бледные пальцы обхватили чашку. Я вдруг поймала себя на том, что задаюсь вопросом, кто она такая. За ней тянулся шлейф драмы, который, казалось, предполагал два типа отклика: увлечься или отойти в сторону. Однако перспектива увлечься казалась утомительной: я вспомнила ее слова о том, что студенты высасывают из нее все соки, и подумала, как часто люди выдают себя тем, что замечают в других. Я спросила, сколько ей лет.

Тридцать девять, сказала она, чуть демонстративно приподнимая голову и открывая длинную шею.

Я спросила, что именно интересует ее в этом художнике, Марсдене Хартли.

Она посмотрела мне в глаза. Ее собственные глаза были на удивление маленькими: цвета ила, практически без ресниц, совсем не женственные – это была единственная часть ее тела, лишенная женственности.

Он – это я, сказала она.

Я спросила, что это значит.

Я – это он, сказала она и с каким-то нетерпением добавила: мы одинаковые. Я понимаю, это звучит немного странно, но нет причины считать, что люди не могут быть двойниками.

Я сказала, что если она имеет в виду личную идентификацию, то она права – люди часто узнают себя в других, в особенности если эти другие существуют в другом времени и пространстве, как, например, персонажи книг.

Она разочарованно качнула головой.

Я не это имела в виду, сказала она.

Когда раньше она говорила, что ее не интересует живопись этого художника, она хотела сказать, что не интересуется его картинами как таковыми. Для нее его картины больше похожи на мысли, мысли в чужой голове, которые она может прочесть. А читая их, она осознает, что эти мысли – ее собственные. В галерее кураторы выставки развесили на стенах разнообразные критические комментарии и биографические справки. Она читала их, переходя из одного зала в другой, и сначала была разочарована тем, что ее жизнь совсем не похожа на жизнь Марсдена Хартли. Его мать умерла, когда он был маленьким; ее мать всё еще жива и здорова и живет в Танбридж-Уэллс. Когда ему было восемь или девять, его отец женился во второй раз и оставил мальчика на попечение родственников, переехав со своей новой женой в другую часть страны. Он вырос и осознал, что его интересуют мужчины, но реализовать свою сексуальность ему удалось всего несколько раз в жизни; Джейн же, гетеросексуалка, спала с большим количеством мужчин, чем могла сосчитать, даже если бы всех их помнила. Бо́льшую часть своей взрослой жизни он жил в нищете, много времени проводил во Франции и Германии и возвращался в Америку, только когда заканчивались деньги; она – англичанка, представительница среднего класса с маленьким, но постоянным заработком, которая, хоть и любит путешествовать, никогда бы не стала жить в другой стране. И самое главное, он был знаком со всеми светилами своего времени – известными художниками, писателями и музыкантами, и именно это стало для Джейн самой болезненной точкой, так как, по правде говоря, она испытывает сильную неудовлетворенность из-за того, что в ее жизни нет интересных людей. Ее стремление стать частью того мира, к которому принадлежал Марсден Хартли, настолько сильно, что она пребывает в состоянии нескончаемого и напрасного ожидания и настороженности; она как будто боится, что моргнет и упустит нечто важное, что было так близко. Каким бы несчастным ни было существование Марсдена Хартли, в нем, в отличие от ее собственного, было утешение и множество возможностей.

Кроме того, сказала Джейн, он мертв.

Какое-то время мы сидели в тишине. Джейн держала чашку с отстраненным видом, и ее содержимое остывало. Она вернулась к картинам, продолжила Джейн, к их немного зловещим цветам и бугристым формам, к их глубине и в то же время детской непосредственности, пытаясь понять это чувство одновременной близости и несоответствия. На многих картинах было изображено море, и это только усилило ее замешательство: она никогда не жила у моря, и морской пейзаж не казался ей особенно соблазнительным. Затем она наконец наткнулась на маленькую картину, на которой была изображена лодка, попавшая в шторм. Она была написана маслом в наивном стиле – лодка словно игрушечная, а волны вьются причудливыми кольцами, как если бы их нарисовал ребенок, и шторм изображен как бесформенная белая громада наверху. Она прочитала текст под картиной – в нем рассказывалось о первых поездках Марсдена Хартли в Новую Шотландию, где он провел несколько летних недель в доме рыбака и где обрел настоящее счастье и семейное тепло, которых раньше не знал. Сыновья рыбака, так же как и многочисленные кузены, приняли его за своего и отнеслись к нему по-дружески, хотя он был изможденным, неврастеничным, многострадальным художником, а они – рослыми, привлекательными сельчанами свободных нравов; их дом в этой дикой глуши был теплым и естественным, как звериное логово, и очень отличался от парижского дивана Гертруды Стайн, на котором как-то приходилось сидеть Марсдену Хартли. Существует даже предположение, что эта теплая живая игривость смогла скрасить сексуальное одиночество Марсдена Хартли (он потом вспоминал, что с одинаковой вероятностью и радостью эти люди могли заняться сексом с женщиной или лошадью). В один из приездов Марсдена Хартли, пока он весь день рисовал в доме, братья поплыли в Галифакс с одним из кузенов, чтобы выгрузить улов, и все трое утонули во время сильного шторма.

Именно эта история, продолжила Джейн немного погодя, вызвала перелом в ее сознании – то, что она раньше называла революцией. Факты ее жизни не то чтобы зеркально отражались в биографии Марсдена Хартли, но подвергались более серьезным и значительным изменениям: они обретали драматичность.

Я спросила, что именно в этой истории привело ее к такому выводу.

Всё произошедшее кажется таким бессмысленным, сказала она, таким беспощадным и грустным. Это слишком жестоко, чтобы быть правдой. Я пыталась разобраться, что это значит, почему после всего, что ему довелось пережить, это случилось именно с ним, а не с кем-то другим. Он потерял мать, отец бросил его, ему никак не удавалось найти любовника и сохранить отношения. Даже его друг, тот, кому он не был безразличен, однажды написал, что его невозможно не отвергнуть, что он и сам отверг его, потому что в нем есть что-то, что заставляет людей вокруг так с ним поступать. Читая всё это, сказала она, я начала понимать: стоило ему что-то полюбить, как он этого лишался. Стоя в зале галереи, я поняла, что если бы я описывала свою жизнь, даже с учетом того, что примеры были бы гораздо менее драматичными, я бы описала ее теми же словами.